Не зря же большевики снова и снова повторяли на каждом углу: «Вся власть Советам!». Если выстроить ленинскую интригу по срокам, сразу становится понятно, что власть с самого начала собирались брать именно с опорой на съезд. С ним же увязано и знаменитое ленинское высказывание: «Сегодня выступать рано, послезавтра – поздно». Когда это – «сегодня и послезавтра», и почему – «рано и поздно»?
Джон Рид, американский журналист, которого неуёмная натура и требования ремесла занесли в охваченную смутой Россию, вспоминал по этому поводу:
«3 ноября (21 октября) вожди большевиков собрались на свое историческое совещание. Оно происходило при закрытых дверях… Володарский, выйдя из комнаты, рассказал мне, что там происходит.
Ленин говорил: “24 октября будет слишком рано действовать: для восстания нужна всероссийская основа, а 24-го не все еще делегаты на Съезд прибудут. С другой стороны, 26 октября будет слишком поздно действовать: к этому времени Съезд организуется, а крупному организованному собранию трудно принимать быстрые и решительные мероприятия. Мы должны действовать 25 октября – в день открытия Съезда, так, чтобы мы могли сказать ему: “Вот власть! Что вы с ней сделаете?”»5.
А съезд собирался с трудом, медленно и мучительно. Верхушка местных советов и власти саботировали выборы на него, как только могли. Делегаты на крышах и буферах добирались через охваченную разрухой страну. 20 октября прибыло всего 15 делегатов, на следующий день их было 100, еще через сутки – 175, а для кворума нужно было иметь хотя бы четыреста. Мандатная комиссия пыталась саботировать, ее члены заявляли не понравившимся (т. е. большевистским) делегатам: «Зря, мол, приехали, пустить вас на съезд не можем». Рядом непременно посмеивался кто-нибудь из большевиков: «Ничего, товарищи, не беспокойтесь, когда съезд начнется, все пройдете». Но все же было ясно, что 25 октября его откроют. Именно к этому дню (плюс-минус организационный бардак) и сходились все линии большевистских интриг.
Пустые надежды министра-председателя
Для полной красоты операции неплохо бы еще было, чтобы правительство начало первым. Большевики постоянно провоцировали Керенского, чтобы получить повод «защищать от него революцию». И Александр Федорович с размаху бухнулся в приготовленную ловушку. Поскольку разговоры о том, что большевики готовят восстание, велись по-прежнему, а по рабочим окраинам шли почти неприкрытые приготовления к вооруженным действиям, вовсю формировались красногвардейские отряды, то правительство решило упредить выступление – именно то, что и было нужно большевикам.
В ночь на 24 октября Керенский распорядился вызвать «верные части с фронта», а пока что арестовать членов Военно-революционного комитета и разгромить типографию, где печатались газеты «Рабочий путь» и «Солдат». На фронте давно уже не было верных правительству частей, арестовать членов ВРК, сидевших под охраной в Смольном, у него руки были коротки, а вот третье – получилось.
На рассвете 24 октября в типографию явился комиссар милиции 3-го Рождественского района вместе с юнкерами[8] и предъявил ордер на закрытие типографии. Юнкера конфисковали отпечатанные газеты, разбили матрицы, опечатали двери и выставили караул. Больше ничего они не успели, поскольку к тому времени информация дошла до Смольного, оттуда прислали роту солдат Литовского полка, которая и вышибла захватчиков вон. Единственным реальным следствием инцидента стала небольшая задержка выхода газеты.
Однако этого комического налета вполне хватило, чтобы поднять крик о покушении на революцию. Тут же в полки полетел приказ ВРК за подписью Подвойского:
«Петроградскому Совету грозит прямая опасность… Предписывается привести полк в полную боевую готовность. Ждите дальнейших распоряжений».
ЦК большевиков, и без того почти не покидавший Смольного, постановил больше не расходиться, чтобы не искать друг друга по Петрограду. Один Ленин еще оставался на конспиративной квартире. На всякий случай – вдруг все же прорвутся какие-то части с фронта – решили организовать запасной штаб в Петропавловской крепости. Наблюдение за действиями властей и связь с крепостью возложили на Свердлова, Дзержинскому поручили почту и телеграф, Бубнову – связь с железнодорожниками, Берзин и Каменев, который, как ни в чем не бывало, принимал участие в работе, отвечали за связь с левыми эсерами. Главному штабу Красной гвардии приказали направить в Смольный для охраны полторы тысячи бойцов, а также провести мобилизацию транспорта, занять в районах стратегически важные пункты, организовать охрану предприятий и выделить людей для захвата правительственных учреждений. Через несколько часов город был в руках Военно-революционного комитета и красногвардейцев – а поскольку и те, и другие подчинялись партии большевиков, то фактически власть принадлежала РСДРП (б). Однако формально инициатором всего этого триумфа был Петросовет, это он припас подарочек съезду.
…Нельзя сказать, что Керенский не боролся – вот только борьба его была изначально обреченной и потому нелепой. Он посылал депешу за депешей, пытаясь вызвать подкрепление с фронта – но такие вещи не делаются за один день, да и командующий Северным фронтом генерал Черемисов не горел желанием расставаться с боеспособными частями. Штаб петроградского округа приказал полкам гарнизона сидеть в казармах – но гарнизон теперь подчинялся только Военнореволюционному комитету. Пытались прекратить трамвайное движение, чтобы нарушить связь между центром и рабочими окраинами – однако трамвайщики слушались только своего профсоюза. С той же целью пытались захватить и развести мосты – но успевали туда не раньше красногвардейцев, так что получился этот фокус с одним лишь Николаевским мостом (сейчас мост лейтенанта Шмидта). Попробовали еще раз закрыть газеты – но на сей раз данной спецоперацией занялись всего восемь милиционеров, так что даже солдат не потребовалось – их прогнали сами же рабочие вместе с двумя какими-то матросами. Единственное, чем правительство озаботилось всерьез – так это собственной безопасностью, стянув к Зимнему дворцу все, что имело – впрочем, имело оно чрезвычайно мало. А если бы не главная приманка Зимнего, то и еще меньше.
Вездесущий репортер Джон Рид побывал в это дни во дворце. Побеседовал с молодым офицером, встреченным возле кабинета Керенского, заинтересовался запертой дверью, за которой, как тот сказал, были юнкера…
«– А можно нам пройти туда?
– Нет, разумеется, нет! Запрещено… – вдруг он пожал нам руки и ушел. Мы повернулись к заветной двери, устроенной во временной перегородке, разделявшей комнату. Она была заперта с нашей стороны. За стенкой были слышны голоса и чей-то смех, странно звучавший в тишине огромного и старинного дворца. К нам подошел старик-швейцар.
– Нельзя, барин, туда нельзя!
– Почему дверь заперта?
– Чтобы солдаты не ушли, – ответил он.
Через несколько минут он сказал, что хочет выпить стакан чаю, и ушел. Мы открыли дверь. У порога оказалось двое часовых, но они ничего не сказали нам. Коридор упирался в большую, богато убранную комнату с золотыми карнизами и
