или просто кошмаром? Может быть, его отчим изменился каким-то неожиданным и чудесным образом?
Санта обернулся. Это был Стью… и это был не Стью.
У того, что стояло перед ним, было широкое лицо Стью с двойным подбородком, но что-то в нём было не так. Оно было рыхлым и немного не в порядке, как будто структура под ним едва могла выдержать вес плоти. Отвисшие глазницы были пусты и темны. Чёрные ямы без каких-либо глазных яблок. Массивное тело под костюмом Санты оставалось таким же, вялым и свисающим огромными складками и валиками, как восковые капли свечи.
Санта поднял руку с опущенными, болтающимися пальцами и указал на большое кожаное кресло La-Z-Boy рядом с камином. Там небрежно сидел большой скелет, окровавленный и весь в шрамах от обескровливания. В центре грудины скелета был зарыт мясницкий нож из маминого кухонного ящика. Глаза, которые всё ещё сидели в окровавленных глазницах беззвучно кричащего черепа, были серовато-голубыми… совсем как у Стью.
После того, как Санта закончил свою работу, он подошёл к креслу, начал разбирать кости и бросать их в свой пустой мешок. Он вырвал нож из грудины Стью и вонзил его острием в подлокотник кресла. Затем он помахал Бреннану и повернулся к двери.
— Мистер звенящие кости?
Обвисший, шаркающий Санта повернулся на голос мальчика и уставился на него.
— Эмили тоже заслуживает счастливого Рождества.
И Бреннан, и Мистер звенящие кости смотрели в большое панорамное окно за рождественской ёлкой. За заснеженной лужайкой, за открытой и посыпанной солью улицей, стоял дом Мичемов. В окне гостиной горел свет, и сквозь занавески они оба увидели силуэт мужчины, направляющегося к дальнему концу дома… где, как знал Бреннан, находилась спальня его подруги.
Мистер звенящие кости открыл свой позаимствованный рот с широкой улыбкой на губах. Внутри отверстия сияли идеальные жемчужные зубы скелета. Они радостно ухмыльнулись, светясь ужасным зелёным светом в нижней части лица Стью.
«Что скажешь, приятель?» — Мистер звенящие кости, казалось, сказал, кивнув головой.
Он вернулся к креслу, вытащил из него мясницкий нож и сунул его за широкий чёрный пояс своего костюма Санты.
Бреннан стоял в праздничной гостиной, его юное сердце было переполнено волнением и праздничным настроением. Под ёлкой лежали десятки подарков, в очаге потрескивал тёплый и уютный огонь, а кровавый Санта тащился по снегу, чтобы отдать небольшую святочную справедливость тренеру Мичему.
Мистер звенящие кости был прав.
Казалось, что это Рождество всё-таки будет самым лучшим.
ПРУД ДЛЯ КАТАНИЯ НА КОНЬКАХ
Впервые это случилось с моим братом Вилли.
Пруд Чилтон был лучшим местом для катания на коньках в округе Мерфи, возможно, лучшим во всём Теннесси. Всякий раз, когда редкий порыв ветра проносился по лесистым холмам и лощинам, все дети на сельском участке Коппер-Крик-роуд молились, чтобы он превратился в сплошной снегопад, чтобы последовали глубокие морозы, превратив овальный коровий пруд в удовольствие для конькобежцев. После того, как полдюжины дюймов свежего порошка осядут на пустынных полях фермы Чилтон и температура опустится ниже подросткового возраста, его солоноватые воды затвердеют в ледяную поверхность, плоскую и гладкую, как поверхность зеркала.
Так было и в то снежное рождественское утро 1993 года. Вилли тогда было одиннадцать, а мне всего месяц или около того после восьмилетнего возраста. Игра с новыми игрушками и помощь маме в выпечке сахарного печенья постепенно утратили свою привлекательность. Мы забеспокоились, зная, что пруд ждёт. Наконец, после изрядных упрашиваний с нашей стороны, мама дала нам своё согласие, и мы отправились по дороге в старый дом Чилтонов.
Леон Чилтон знал, что мы вежливые, хорошо воспитанные мальчики, поэтому он кивнул в знак одобрения, и мы, улюлюкая и крича, побежали через пастбище туда, где над прудом стояла шестидесятифутовая изогнутая чёрная ветвь древнего сассафраса. Мы пробрались через заснеженные заросли кустарника и ежевики, густо отяжелевшие с южной стороны, и остановились, тяжело дыша, на берегу, наполовину от изнеможения, наполовину от безудержного благоговения. Пруд был красивый. Холодное послеполуденное солнце блестело на его ледяной поверхности, отчего сосульки на ветвях старого дерева сверкали, как алмазные клыки.
— Последний на льду — тухлое яйцо! — сказал Вилли.
Он сел на открытый корень, сбросил ботинки и натянул новые коньки, которые получил утром от Санты.
— Я забыл свои, — простонал я. Я оставил свои коньки на заднем крыльце старика Чилтона. — Надо вернуться. Подожди меня, слышишь?
— Подожди, что, чёрт возьми? — Вилли насмешливо ухмыльнулся. — Я уже не здесь!
И с этими словами он выскользнул на скользкую твёрдость девственного льда. Мне потребовалось добрых пять минут, чтобы добежать, схватить коньки и вернуться к пруду. К тому времени, когда я достиг подлеска, ноющая боль прошила мой бок от слишком быстрого бега. Я нашёл старый пень из гикори и сел отдохнуть. Пока я ковырялся в неподатливом узле на шнурках своих ботинок, я слышал, как Вилли на пруду насвистывал, лезвия его коньков издавали скрипучие звуки, когда он выполнял восьмёрки и скользил на корточках с руками за спиной из одного конца открытого катка к другому.
— Придержи лошадей, Вилли… Я иду!
Я помню, как кричал… прямо перед трещиной. Звук был таким внезапным, таким зловеще ломким, что я примёрз к этому обрубку. Это было безошибочно, и я сразу же точно понял, что произошло. Лёд треснул… раскололся под весом Вилли, когда он перебирал слабое место в замёрзшем пруду.
Я долго сидел там после треска разбитого льда, затаив дыхание, ожидая, когда последуют другие звуки, всплеск жидкости, когда Вилли нырнул в холодную воду внизу, и его крики о помощи. Но, клянусь Богом, я ничего не слышал. Ничего, кроме треска на тонком льду.
Отбросив коньки в сторону, я продрался через кусты, моё сердце колотилось в груди. Я бежал по мелкому берегу, спотыкаясь о камни и замёрзшие коровьи пироги, зовя Вилли по имени. Моя паника переросла в тупое замешательство, потому что, куда бы я ни смотрел, я не видел видимого отверстия в пруду Чилтон. Не было неровной трещины на открытой воде, только шелковистая гладкая поверхность твёрдого льда, испорченная лишь несколькими движениями новых коньков. Но не это меня сразу насторожило. Полное отсутствие звука и движения заставило мою кровь стынуть в жилах.
Пруд для катания на коньках был пуст.
Моего брата нигде не было видно. На минуту я испугался до смерти. Потом я сообразил, что меня обманула одна из обычных шуток Вилли.
— Давай, Вилли! — умолял я. — Это не смешно. Выходи и давай кататься!
Пруд молча смотрел на меня, как огромный стеклянный глаз.
