Зачем же я отказалась?
* * *
В кафе «Кофе без сахара» я хожу нечасто. Одной там делать нечего. Но сегодня решила пойти, не зная зачем.
Я поднималась по эскалатору на второй этаж, когда внезапно возник резкий запах турецкого пехотинца. Я впервые его не ждала. Странно, но с его появлением неясная тревога стала сильнее. У порога я нерешительно огляделась. Посетителей мало. Ничего удивительного. В субботний вечер кафе в супермаркетах не пользуются популярностью. Все либо дома, либо в ресторанах и клубах. Не знаю, но отчего-то мне стало спокойнее.
– Двойной эспрессо, – заказала я.
Эспрессо дохнул на меня мускатным орехом. Мускатный орех пахнет элимицином и вызывает жажду, головокружение и головную боль. Злоупотребление элимицином приводит к резким перепадам настроения от веселости до глубокой тоски. При передозировке – оглушенность сознания. Чувство меры – лекарство от всех болезней. Жаль, что об этом многие забывают. Я – нет. Я закрыла глаза и потянула носом. Крошечная доза элимицина защекотала мне ноздри, я вдруг почувствовала зверский аппетит и вспомнила, что забыла поужинать.
– Можно?
От неожиданности я вздрогнула и медленно подняла голову. У моего столика стоял мужчина средних лет. Я расслабилась и кивнула.
– Официант, – он заглянул в меню. – «Белый аист», два фужера и двойной эспрессо. Коньяк будете?
Он обращался ко мне.
– Я вас не знаю, – грубо ответила я.
– Это не отговорка, – рассмеялся он. – У нас все впереди. Коньяк – наилучшее средство коммуникации.
Я не сочла нужным ответить. Хочешь отдохнуть – выбери одиночество.
– Хотите, я угадаю, о чем вы думаете? А не пошел бы он в кафе напротив. Так?
– Так, – усмехнулась я. – Только менее экспрессивно.
– Значит, вы девушка воспитанная… – Он прищурился. – И привычная к одиночеству. Заметьте, как вы держите чашку. Обеими руками. Похоже на замкнутый круг из ладоней.
– А вы навязчивы.
Я разозлилась неожиданно для самой себя. Он поднял вверх руки.
– Я одинокий мужчина в чужом городе.
У меня вдруг екнуло сердце, я рефлекторно отвернулась к трем пальмам. Голубая волна миндалевидной формы тянулась ко мне, как к чужим вискам. Я чуть не рассмеялась. Дежавю. Вот в чем дело. Смутное беспокойство материализовалось из миндальной волны мужчиной средних лет. Осло-тюлень! Да зачем он мне?
– Пошло, – сморщилась я.
– Правдиво, – не согласился он. – Поскучаем вместе?
– Разве вы не знаете, что одиночества прекрасней нет?
– Банально, – он засмеялся и вдруг оборвал себя, будто передумал. – Меня Владимир зовут, можно Володя. А вас?
– Владимир? Хорошее имя, – я подумала о брате матери.
– Да? Значит, мне повезло с именем. У вас глаза сразу стали другими. Теплыми. Кто он? – Он замялся. – Простите…
– Не важно, – неохотно ответила я.
Детство – лучшее, что есть у каждого человека. И оно греет не только глаза. Но я прихожу в «Кофе без сахара» только затем, чтобы получить крошечную порцию удовольствия. Не более. Беседы не входят в планы, особенно с посторонними. Им нет дела до моей жизни. И в ней нет места праздному любопытству.
Командированный смотрел на меня выжидательно, но без любопытства. Ему было скучно, он развлекался беседой со мной.
Официант разлил коньяк. От фужера пахнуло глинтвейном, мне снова стало не по себе.
– Может, выпьем за не мое дело? – попросил он, в его глазах на заднем плане мелькнула тоска. Я увидела ее случайно, не сложив выражение глаз и улыбку. Кто-то из них был лишним, но они, похоже, давно ужились рядом. Пожалуй, он был одиноким мужчиной не только в моем городе.
– Давайте, – согласилась я.
Мы выпили и замолчали. Мне стало его жаль, он успел заметить мой взгляд. Я не умею лечить чужую тоску, я умею лечить детей. Разговор продолжать не стоило, мне этого не хотелось, но я ощущала неловкость. Ему было скучно, а я не желала оскорбить его невниманием. Всегда чувствую неловкость в общении с чужими людьми.
Он вертел фужер за ножку. Мы встретились глазами, я улыбнулась. Мне хочется нравиться, хотя это совсем не нужно. Но я так привыкла.
– Я хотел спросить… – он замешкался, подыскивая тему, – кем вы работаете?
– Детским врачом.
– Я почему-то так и подумал, – засмеялся он. – У вас серьезные глаза. И теплые.
Я опять улыбнулась, его взгляд спустился к моим губам и задержался.
– Выпьем за улыбку в ваших глазах? – Он поднял фужер, коньяк засветился абрикосом.
– Не слишком ли часто?
– Не слишком.
Коньяк обжег мне желудок и растекся горячей волной. Зря я не ужинала, частить не стоит.
Прямо в наши фужеры палило электрическое солнце, туго сплетенный ротанг отсвечивал загорелой кожей в полупустом кафе. Я моргнула, смуглый ротанг сложился чужими предплечьями с редкими черными волосками. И мои щеки сразу вспыхнули жаром вслед за обожженным желудком. Черт знает что! Я повела плечами, стряхивая наваждение.
– Что вы там увидели?
– Намек на отсутствие смены времени, – отшутилась я.
– Холодно?
– Жарко, – не согласилась я. Мы рассмеялись.
Его взгляд снова остановился на моих губах.
– Вам идет улыбка, особенно когда вы смущаетесь, – сказал он. – И губы у вас красивые. Они мне навевают что-то фруктово-ягодное.
– Абрикос? – Мои губы полуоткрылись сами собой.
– Нет. Что-то красное, – он развел руками. – Ничего не приходит в голову. Что-то я туго соображаю.
– Для этого нужна привычка.
– Для чего?
– Говорить комплименты.
– Угадали. Это не мой конек.
– Не угадали, – я подняла палец. – Все умения приходят в детстве; потом наверстать сложнее, включая кокетство.
– Мужчины и кокетство? – Он поднял брови. – Разве такое бывает?
– Бывает. Только выглядит это по-другому.
Мне привиделся лебедь. Он сложил крылья и превратился в белку с миндальными глазами. Я провела рукой, ее мягкая велюровая шкурка поднялась дыбом и прошила мою ладонь разрядом серой-голубой электрической радужки. Я отдернула руку и засмеялась.
– Над чем смеетесь? – спросил он.
– Над гибридами, – смеялась я.
– Такие смешные?
– Очень! – смеялась я. В моем кровяном русле гулял коньяк под высоковольтным напряжением. Зачем я отказалась? Зачем?!
– По третьей?
– Запросто! – смеялась я.
