В кабаке, напротив, было вполне уютно. Гудела в углу русская печка, которую только что накормила дровами Семёнова баба. За стойкой, изредка оглядывая залу, сидел сам Кухмистер, читавший по своему обыкновению книжку. Над ним висел плакат системы «киноафиша», с которой улыбалась миру Любовь Белова. Где Семён её раздобыл?
Зала была полнёхонька.
За добрым десятком столов гомонили, ели и выпивали бойцы, барыги и прочие нужные люди. Было, по выражению Кухмистера, «небезбабно». В гул мужских голосов то и дело вплетались девичьи хохотки или даже грешные повизгивания. Задымлённый воздух однократно рассёк звук пощёчины с вполне убедительным «следи за руками, козёл, а не то яйца отобью», каковое обещание общество встретило дружным гоготом. Иногда помещение тонуло в басовитом рёве гражданской жены Кухмистера:
– Танюха! Подносы!!!
Дрожали от него стёкла, гасли свечи, и всем становилось ясно: нужда в подносах назрела.
Пустовали лишь «хозяйские столы», что поближе к печке, кроме одного, длинного, накрытого скатёркой, – за ним восседали семеро новоприбывших деловых. Все сплошь крепкие мужики с бритыми головами, одетые кто во что горазд.
– Чего-то Ферзь тянет. Сколько можно волынить? – говорил один во весь голос, не стесняясь окружающих Ферзёвых подданных.
– Да, братуха. Уж пятый день, – согласился с ним сосед на другом конце стола.
– Чего-то Ферзь не догоняет. Мы ж не бакланы какие, мы – настоящие воры. В авторитете! Так бы и сказал: не ко двору вы, уважаемые. А то тянет чего-то. Чего, спрашивается? – развернул мысль первый.
– Коля, ну ты… вообще даёшь! – не согласился с ним ещё один, на голове которого змеился длинный шрам в окружении седоватого ёжика волос. – Ты в чужой хате. В хате хозяином Ферзь. Он в своём праве. Сидим, кушаем, тепло, светло. Куда ты гонишь?
– Да, Коля. Резаный дело говорит. Тише едешь, как говорится. Давай лучше ещё жахнем. Эй, как там тебя? Вакса! Тащи ханку!
– Мля. – Коля хряснул по столу кулаком. – Где бы вы с Резаным были, такие умные, если б не я? А я скажу: в Победограде. Так бы и уехали по этапу. Прямиком к стеночке.
Доселе молчавший мужик во главе стола поднял взгляд от тарелки, где дымились грибы с картошкой. Отложил ножик. Собрание разом примолкло.
– Коля, заткнись, – коротко постановил он.
– Не, Рыбак, а чего я такого сказал?
– Ты, Коля, пойди сейчас в терем к Ферзю да изложи всё по порядку. Что ты недоволен, что ему бы лучше поторопиться. Ну, чего сидишь? Иди, пообчайся. Можешь?
– Я что, дурной?
– А раз не можешь, не гони волну. Понял мысль?
Коля как-то сразу поник, насупился и покивал головой, мол, чего тут непонятного? Видать, среди новых деловых Рыбак был в большущем уважении. Я принёс истребованной «ваксы» (водки то есть), и за блатным столом вновь повис лёгкий трёп о необязательном. Сквозь хруст солений и звон ножей слышалось, как Коля пересказывает в подробностях собственный подвиги в ходе побега с этапа. Никакого энтузиазма в ответ не последовало. По всему выходило, что своими байками он успел товарищей изрядно достать.
Компания складских в центре зала грянула «Батальонного спецразведчика». Грянули дружно, но, как водится, кто в лес, кто по дрова. Верховодил худощавый малый, чья жилистая наружность никак не вязалась со звучным голосом, легко накрывавшем хриплую разноголосицу коллег:
Ведь был я лихой спецразведчик,
А он писаришка штабной!
Я был аномалий проходчик,
А он спал с моею женой!
Ах, Клава, любимая Клава,
Неужто судьбой суждено,
Чтоб ты променяла, шалава,
Меня на такое говно!
Меня – на такую скотину!
Я срать бы с ним рядом не стал!
Ведь я от Мадрида к столице
По трупам мутантов шагал!
Складно выводил он. Звали малого Наганом, он был одним из бригадиров Ферзя. Любил иногда посидеть со своей кодлой, пренебрегая хозяйскими столами.
В этот момент дверь отворили снаружи, впустив облако морозного пара. Здорово мело в тот день на улице! Даже вторая дверь в сенях не шибко спасала. Ну да хоть снега не нанёс незнакомец, и то спасибо.
Незнакомец, впрочем, оказался какой-то неправильный. Общество оглянулось, увидело путника и вновь стало жевать, выпивать, гуторить. То есть незнакомец для складских был и вовсе наоборот – знакомец! Это я по неопытным своим годам видел его впервые.
Гость снял шапку, обвёл глазами помещение и вроде как поклонился честному собранию. Был он немолод, а пожалуй, что и стар. Он неспешно, чинно прошагал через залу, так что я хорошо его разглядел. Сплошная зависть: зимняя куртка и штаны, ладные ботинки с высоким берцем, всё из снаряжения спецразведки! Поверх куртки – разгрузочный жилет, весь в подсумках и кармашках. На груди, чуть смещённый вправо стволом вниз – чудо чудное! – настоящий автомат Коробова!
И так вся кумплекция ладно сидела на хозяине, что было ясно: не один год и не одну сотню вёрст он с ней отшагал. Серьёзный мужчина, без дураков.
Интересные выводы получались при первом же взгляде. Пришёл издалека, не местный, иначе я бы его знал. Пришёл один. А это, товарищи, чёрт знает что! Один, ночью, в Пустоши, да ещё зимой!
Я как раз стоял за стойкой и протирал пивные кружки, когда странный старик повёл себя и вовсе странно.
Он, не чинясь, дошёл прямиком до Кухмистера, который с ним поручкался, оторвавшись от своей книжки.
– Здорово, Старый! – сказал он и положил томик на стойку.
– Здорово, Семён! – ответил гость и ухватил книгу рукой, повернув названием к себе. – Диккенс. «Оливер Твист». Просвещаешься?
– Развлекаюсь, Старый. Если бы надо было просвещаться, я бы книгу о вкусной и здоровой пище освоил.
– Скорее уж «Граф Монте-Кристо», оно тебе больше пойдёт – про побег из тюрьмы. И как тебе Диккенс?
– Душевно и на жизнь похоже. Такая сволочь этот Феджин! Чисто наш покойный Жид, царствие ему небесное. Ладно, Старый, сдавай оружие, у нас не положено, сам знаешь.
– Принимай, – гость ловко вылез из разгрузки, снял автомат, передав всё Кухмистеру. – Сообрази мне свои знаменитые грибы с картошкой, будь другом.
После чего старик обернулся и сел прямиком за хозяйский стол по правую сторону от стойки! Как будто так и надо! Я даже слегка ошалел.
Ошалели и деловые, переставшие есть, вовсю разглядывая диковинного человека. Тот неспешно снял куртку, повесив на крюк возле печки, подвинул стул, поддёрнул штаны и расположился, словно никуда не уходил.
