Время: 10 часов 47 минут. Поезд № 1311, следующий из Кьятона в Афины.
Колеса стучат, мысли бегут[15] — избитый образ, но хороший. Все наши мысли связаны между собой, как вагоны товарного поезда. В движении вперед они зависят друг от друга. Каждую мысль, будь то о мороженом или ядерных реакциях, тянет за собой предыдущая и подталкивает следующая.
И чувства тоже подобны железнодорожным составам. Мои периодические приступы меланхолии появляются словно из ниоткуда, но, если вдуматься и проанализировать их природу, обнаруживаешь скрытую закономерность. Печаль приходит вслед за какой-то другой мыслью или чувством, их запускает нечто третье, а первопричина всему — какая-то фраза, оброненная мамой в 1982 году. Чувства, как и мысли, никогда не возникают без причины. Всегда есть некий локомотив, влекущий их за собой.
Я заказываю кофе с булочкой, и поезд моих мыслей замедляет ход. Я не думаю и не чувствую. Не в том смысле, что я впадаю в какой-то ступор: просто не чувствую ни радости, ни грусти, ни других промежуточных эмоций из этого диапазона. Я пуст — в хорошем смысле слова. Меня убаюкивает легкое покачивание поезда — это тебе не тряска в «Амтраке», — я попиваю кофе и наслаждаюсь не только его вкусом, но и ощущением от теплой, приятно увесистой чашки в моей руке. И тревоги временно покидают меня. Я смотрю на красные крыши домов и синеву Ионического моря, и кажется, что это не я, а они проносятся мимо. Смотрю в окно просто так, не фокусируя взгляд, с любопытством и интересом.
Интерес. Такое простое слово, а ведь в нем — зерно всей философии мира, и не только ее. Все великие открытия и личные достижения начались со слов «А вот интересно…».
* * *
Очень редко, всего раз-другой за всю жизнь, если повезет, вам встречается фраза столь неожиданная, столь исполненная смысла, что по спине пробегает холодок. Мне такая фраза попалась в странной книжечке под названием «Сердце философии», автор — Джейкоб Нидлмен. Странной — потому что в то время я не знал, что у философии есть сердце. Мне казалось, в ней все от головы.
Вот она, эта фраза: «Наша культура склонна решать задачи, не проживая вопросы»[16].
Я отложил книгу и повторил про себя прочитанное. Я понимал, что в этих словах заключена важная истина, но в чем она, мне не было ясно. Я был озадачен: как это — проживать вопросы? И что плохого в том, чтобы решать проблемы?
Несколько недель спустя я сидел перед автором этой удивительной, волнующей фразы. Джейкоб Нидлмен преподает философию в Университете Калифорнии в Сан-Франциско. С годами его походка замедлилась, голос задребезжал, кожа стала похожа на гофрированную бумагу, но ум остался безупречно ясным. Джейкоб всегда думает, прежде чем заговорить, и, в отличие от большинства преподавателей философии, изъясняется обычными человеческими словами, такими как «вопрос» и «жизнь». Но вот то, как он сочетает эти слова, — обычным никак не назовешь.
Мы сидим у Джейкоба на террасе с видом на Окленд-Хиллз, потягиваем чай с бергамотом и воду с лимоном, и я спрашиваю его, прячась за многословными формулировками: «Вы что, свихнулись? Вопросы можно задавать. Можно ставить. Можно, скажем, разрешать. Но не проживать же! Пусть даже и в Калифорнии».
Нидлмен молчит. Долго молчит. Так долго, что я начинаю думать, не задремал ли он. Наконец, встрепенувшись, он начинает говорить — настолько тихо, что приходится придвинуться к нему поближе.
— Такое бывает, хотя и нечасто. Сократ проживал свои вопросы.
Ну конечно! Куда же без загадочного Сократа, святого покровителя философии, царя вопросов. Не Сократ изобрел вопросы как таковые, но именно он навсегда изменил и то, как их задают, и то, как на них отвечают. Именно Сократ изменил то, как вы мыслите и действуете, даже если вы ничего о нем не знаете.
А узнать о нем что-то нелегко, поскольку мы возвели Сократа на такой высокий пьедестал, что его на нем и видно-то еле-еле. Лишь точка где-то в высоте. Идея, и не особо внятная.
И очень жаль. Сократ — это не точка. Не идея. Это был человек. Человек, который дышал, ходил, испражнялся, совокуплялся, ковырял в носу, пил вино, рассказывал анекдоты.
Не красавец, кстати говоря. Его называли самым уродливым человеком в Афинах. Широкий плоский нос, мясистые губы, толстое брюхо. Лысый. Своими широко расставленными и выпученными, как у рака, глазами он особенно хорошо видел происходящее вокруг. Неизвестно, знал ли Сократ больше любого другого афинянина (сам он утверждал, что не знает ничего), но видел точно больше других.
Ел Сократ мало, мылся редко, всегда носил одни и те же потрепанные одежды. Даже в зимние холода расхаживал босым, походку имел странную — не то утиную, не то барскую. Мог сутками напролет не спать, умел пить не пьянея. Слышал голоса, a точнее, голос. Он называл его своим демоном. «Началось у меня это с детства, — пояснял Сократ на суде, когда его обвинили в нечестивости и развращении афинской молодежи. — Вдруг — какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет».
В общем, вид и поведение Сократа сделали его в глазах окружающих существом не от мира сего. «Он словно вступил в „великую беседу“, которую ведет между собой человечество, извне, будто с другой планеты»[17], — сказал о нем современный философ Питер Крифт.
