Как отделить стоящее от нестоящего? В жизни все перемешано. Но должна же я уметь различать это, как различаю цвета? Оксана говорит: чем раньше человек определит свое место в жизни, тем лучше. Тем меньше разочарований. Все верно, но это не вся правда. Разочарование – очень мудрая штука. Надо разочаровываться, нет другого пути познания людей и жизни. Я постоянно в себе разочаровываюсь... Для меня это путь из вчера в завтра.
В этом году в школе много циркачей. Я их очень люблю. Сейчас начну себе противоречить: среди них почти нет разочарованных. Они с детства при своей будущей профессии.
Почему я так нелогична? Почему у меня в голове запросто могут жить и сосуществовать (и преотлично, между прочим) совершенно противоположные мысли?
Но две мысли всегда лучше, чем одна.
А. С. стала совсем старенькая. Многое забывает. Но тут же придумывает что-то другое… У нее атрофируется центр памяти, но совершенно молод и здоров центр творчества. У Оксаны же – одна память. Она знает, сколько в школе электрических лампочек.
Пишу план работы. Критерий эгоистичный: что мне было бы интересно делать. Но ведь это правильно! Я обязана исходить из этого, иначе будет неискренность в моих отношениях с ребятами, в моей работе. Значит… Значит, надо повышать уровень своих интересов. Вверх, вверх, вверх от металлолома!
Оксана сказала: «Любовь детей – величина непостоянная. Кумир в педагогике? Ну знаете ли… Неконструктивно».
Из циркачей выделяется Саша Величко. Сегодня, например, он повел в цирк самых маленьких. Без всякой просьбы.
5
Саша Величко любил незнакомые города. Марта говорила, что это у него от прадеда, капитана дальнего плавания, что это у них в крови – интерес к новым землям, – Марта сама такая. Она просто не представляет себе людей, всегда живущих на одном месте. Как не заболят у них глаза от одного и того же вида за окном?
Марта – Сашина бабушка, но чужие этого не знают. Принимают ее за маму и не понимают, почему Марта? Не будешь же объяснять, что, когда он родился, бабушке было тридцать семь лет и она была так хороша, что, бывало, зрители смотрели в цирке только на нее. На эту тему существовала масса смешных историй, но Марта не любила, когда рассказывали их при ней, она вообще к своей внешности относилась спокойно, не красилась, когда стала седеть, не затягивалась, когда стала полнеть. «Человек должен жить естественно в каждом своем периоде», – говорила она.
Марта продолжает ездить с цирком, выйдя на пенсию, и никакими резонами ее не уговорить остаться на одном месте. У них есть квартира в Ленинграде, в которой становится тесно, стоит в ней оказаться хотя бы на три дня. А вот в гостиничном номере не тесно, даже вместе с раскладушными подселенцами. Саша зашел на базар и выбрал самую большую и самую желтую дыню. Марта любила дыни. Она ела их медленно, смакуя, закрывая глаза, а потом долго не выбрасывала корки, потому что считала: нет лучше запаха, чем запах дыни.
«Если зимой принесешь в дом дыню, а комнатах становится теплей, – говорила она. – Это проверено многократно».
Когда он был в третьем классе, то решил поставить опыт. Стрелка комнатного градусника даже не качнулась, хотя дыню он положил прямо под ним.
«Так глупо, – сказала Марта, – что ты веришь этому нелепому приспособлению больше, чем знающему человеку. В комнате стало теплее. Неужели ты этого не чувствуешь?»
Он это чувствовал, но как он мог с этим согласиться, если молчали приборы? Он сказал Марте про объективность опыта и знаний.
Марта засмеялась: человеческие чувства субъективны.
Он ей сказал, что законы физики…
Марта подняла руку, и дыня покатилась в угол комнаты.
– Пол неровный, – сказал он.
Дыня выкатилась из угла и остановилась у его ног…
– Ничего особенного, – сказал он. – Она же как мяч.
– Сними свитер, – сказала Марта, – в комнате жарко.
Ему и правда было жарко. Он посмотрел на градусник. Ртуть поднялась на целый градус.
Марта стояла и смеялась, а на полу туда-сюда, туда-сюда покатывалась дыня.
Саша шел в гостиницу, и ему было хорошо.
6
А вот Шурке было плохо. И дело не только в том, что на ее глазах происходило порабощение Мишки – ее, и только ее Мишки…
Дело было в том, что они пришли в дом Поляковых. И могли встретить Ириного отца.
Игорь Николаевич Поляков жил себе спокойно и ни сном ни духом не знал, под каким пристальным изучением находится уже почти год, с той самой минуты, как он опубликовал статью о прорабе Одинцове, получил за нее гонорар и даже маленькую – двадцать рублей – премию. Корреспондент Игорь Поляков был у Шурки «под колпаком», как теперь говорят, и это была сложная, даже ей самой не очень понятная штука. Шурка считала своего отца очень виноватым. И не за левые» дачи и коттеджи, о которых было столько городе разговоров. Шурка не хотела и не вникала в эту материальную часть отцовской вины. Она знала за ним другую – несопротивление злу. Она искала в жизни отца ту линию, которая разделила его жизнь на честь и бесчестие. Пусть суд считает километры, рубли, тонны, корреспонденту Полякову полагалось бы быть заодно с ней. Ему тоже полагается ставить вопросы и отвечать на них. Но расставленные по законам согласований и спряжений слова в его статье не выражали ничего такого, от чего было бы ясно и понятно, что сталось с Шуркиным отцом. Горе осталось необъясненным! Потом, когда в процессе разбирательства Шурка видела на суде отца Иры, у нее возникло странное чувство: ей показалось, что в любой другой ситуации они вполне могли поменяться местами – отцы. И ее отец мог писать такую статью, Иркин быть судимым. Никто из них не был ни лучше, ни хуже, они казались одинаковыми и даже взаимозаменяемыми, а раз так, то становилось обидно, что ее отец осужден, а Ирин продолжает ездить на машине и ему все пожимают руки. Приходить к ним в дом после таких мыслей ей было неприятно, и она не приходила.
А тут вот пришла… Не могла же она бросить бывшего задохлика Мишку в момент его полного порабощения! Его, конечно, уже не спасти, куда там, но пусть хоть знает, что она рядом и, если потребуется, она протянет ему руку.
И Шурка с отчаянием думала, что могли же они, могли пойти в другую сторону. И не встретили бы Иру. Пусть бы он встретил Иру завтра, послезавтра… Шурка успела бы… Она успела бы напомнить ему, как хорошо им вместе. Она просто не успела! И сейчас ей предстоит одно – наблюдать. Шурка представила себе это так: Мишка стоит на коньках, а кругом юпитеры и музыка. Он сейчас рухнет с позором, и тогда она подъедет и заберет его на твердь. Она сейчас рядом с ним для этого – для тверди, для страховки. Она страховых дел мастер, и только этим и объясняется ее пребывание в доме Иры Поляковой.
