Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 32
Но остро хотелось узнать: они были смазаны или нет? Петли? Почему так бесшумно открылась старая дачная дверь, которой просто полагалось взорвать тишину ночи. Юрай подошел вплотную к стене дома. Нижние петли оказались на высоте его груди. Они были жирно смазаны, от души, по желобу стекал ручеек. Масла на петли не жалели, их не смазали, просто полили. Смешно же подумать в наше время, что взрослая молодая женщина Светлана готовит дверь для любовника тайком от папеньки и маменьки? Да и не было ее на даче. Приехали родители, сняли с окон щиты, вот он тут стоит рядом со стеной, щит. Красицкий уехал, его жена задержалась, вышла погулять в лесок – кстати, зачем? Задавал этот вопрос кто-нибудь или нет? Там и осталась… Потом приехала обеспокоившаяся дочь и осталась тоже. Надо ли было ей смазывать старые петли?
Юрай понимал, что все его мысли, как сказали бы в Одессе, «значения не играют». Что это он сам себе устраивает боль на голову, и теперь главное не проговориться Нелке, потому что кончиться это может одним – она просто увезет его отсюда.
И вдруг, сам того не осознавая, из потрохов, из тайного глубинного страха, Юрай почти крикнул:
– Увези! Христом Богом прошу, увези!
– Чего это вы? Сами с собой.
Там, где кончался стол для тенниса и где вовсю начиналась смородина, по пояс в зарослях стоял тот парнишка с почты. Как его там? Коля? Он смеялся над Юраем, который со всех нормальных точек зрения выглядел как идиот: стоял у чужой дачи, размахивал палкой и произносил какие-то слова, похожие на любимую песню Коли: «Увези ты меня в Гималаи». Коля от этой песни, как теперь говорят, тащился, а ноги певицы Маши Распутиной его вообще приводили в состояние легкого помешательства. Выше пояса – нет, он мечтал о другой женщине, но ноги… Ноги должны быть Машиными. Коля был этим озабочен и озадачен сразу. Он понимал несоразмерность собственного положения в мире и собственных же притязаний. Дураком Коля не был, но и большой умницей не слыл. Это гнусное, скажу вам, межместье… И Коля уже отрастил приличный комплекс неполноценности, хотя не подозревал, что это называется именно так. Парень злился на почту, родителей, свою физическую слабость – он был сильно близорук, но очки упрямо не носил и мечтал о том, как однажды понадобится случаю жизни и все сделает тогда так, что никакой другой не смог бы, имея и других родителей, и другие глаза, и другую работу. Коля, как истинно русский человек, мечтал о чуде, но крутился не возле бочки с пивом, а возле дачи режиссера. Потому как ему если и есть что вспомнить, то именно тот момент на бугре с рубашкой пузырем.
Колю несколько удивило, что сосед Красицкого бродит не в своем дворе. Нечего ему там делать. Но сосед шкандыбал к нему со своей палкой, и лицо у него было нормальное, не похожее на лицо нарушителя территориального пространства, и пока Юрай шел, Коля его простил, потому что калеке гулять трудно, вот он и бродит между двух сосен в прямом смысле слова. Две старухи-сосны действительно торчком торчали – одна на режиссерском дворе, другая в соседнем. Это был опознавательный знак от самой станции. «Где живет режиссер?» – «А вон, видите две сосны?» И люди шли…
– Брожу вот, – сказал Юрай. – Так сюда никто и не едет. Не ровен час и обворовать могут…
– Это запросто, – согласился Коля. – Каждый день что-нибудь тащут…
– А дачка хороша, – вел свою тему Юрай, – из старинных, на два входа…
– Не… – покачал головой Коля, – ход один.
– А по моей мысли, – осторожненько говорил Юрай, – с этого боку должно что-то быть… Крыльцо какое-нибудь, террасочка…
– Не было, – твердо сказал Коля. – Они давно тут живут… Я еще дитем был…
– Ну, значит, это моя фантазия, – засмеялся Юрай. – Я вообразил себе ход и свидания через него…
Коля весь аж вздрогнул. Такая тема! Но сказать что-то в масть не хватало ни слов, ни фактов. Он во двор режиссера зван не был, а когда сюда наезжало много народу и стучал по пинг-понговому столу шарик: «щелк-щелк», «щелк-щелк», то он стеснялся подходить близко и смотрел со стороны сараев тетки Кравцовой, высадившей по периметру двора какую-то гадостную траву от дурного влияния, которое шло, по ее разумению, от Красицких. У него, Коли, когда он приходил к сараям тетки и смотрел на смутные по причине близорукости фигуры, начиналась крапивница от той самой травы, которая была высажена как бы от дурного глаза. Вот она вся и внедрялась в Колю, подглядывающего и влюбленного в зло мальчонку, которого даже волдырем на коже нельзя было отсюда прогнать. Коля все это вспомнил одномоментно и тут же увидел в близоруком своем мареве длинную-длинную белую занавеску, что взлетала по ветру как раз в этом месте, где Юрай плохо прикрыл тайную дверь. Действительно, у открытых окон не бывает таких длинных занавесок. Из стены дома, как длинный шарф, билась на сквозняке штора.
Если была штора, то была дверь и были свидания. Коля с замиранием сердца подошел к стене дачи и взошел по бревну.
– Да, – сказал он. – Действительно. Вон и кровать видна Светланы-покойницы. Если размышлять дальше, то и убить ее было легко. Но у нее, конечно, остановка сердца. А если от испуга? Можно ведь напугать до смерти? – Юрай вспомнил лицо Светланы. Простоватое в жизни, в смерти, в потрясении конца, оно обрело загадочность и освобождение от простоты как свойства ложного. Но ведь должно быть все наоборот! Смерть вносит ясность, ясность – простота… «Фиг вам, фиг вам!» – думал Юрай.
– Не бери лишнего в голову, – сказал Юрай Коле, но больше себе.
– Вообще-то, – ответил Коля, – я до черта близорукий. Мне все лица – пятна. Мне, чтоб разглядеть кого, надо надевать очки. Но я не люблю. У меня в очках лицо придурка. – Коля достал из кармана старые, почти старушечьи, очки и надел их. Он действительно выглядел смешно. Лицо делалось еще более скуластым и как бы раздвигалось вширь, в нем одновременно возникало что-то лягушачье и в то же время совиное. Одним словом, смех, а не лицо.
– Тебе нужна другая оправа, – сказал Юрай. – Побольше и поярче. Я попрошу жену, чтоб она посмотрела.
Коля пошел кирпичным цветом. А то он не знал! Но не мог преодолеть примерку и разглядывание себя в зеркальце, и это постоянное удивление оптиков над нестандартностью его рецепта. Ну, виноват он, что ли, что два его глаза разбежались друг от друга так далеко, что никакая очковая перемычка ему не впору. Нестандартный он человек, хоть ты тресни, у них вся семья такая, как ни странно, и отец, и мать, с такими вот сбежавшими на окраину глазами.
Но сейчас, стоя на бревне в дурацких своих очках, Коля четко увидел дверь в стене и то, что она открывалась недавно, и подтеки смазочного масла от петель, одним словом, увидел все.
– Но ведь ее как-то зацепить надо, дверь-то! Например, ножом.
«В сущности, кочерга ни при чем, – подумал Юрай. – Можно и ножом».
– Надо позвонить Красицкому, – сказал Коля, – чтоб заколотил, а то получается смешное дело… Входи – не хочу.
На другой день на дачу приехала Анна Белякова. Вместе с шофером они приколотили щит на это место, видимо, Коля дозвонился, и, не заходя на дачу, уехали. Юрай было побрел к ним, правда, не очень отдавая себе отчет, зачем, но пока он на своей скорости преодолевал расстояние своего двора, машина развернулась и уехала. Анна равнодушно посмотрела на ковыляющего мужчину, но вступать в разговор явно не хотела. Кто ей Юрай? Кто она Юраю? Он проверил их работу, сделанную абы как. Гвозди были загнуты грубо, в дерево входили чуть-чуть, сорвать щит ничего не стоило, и Юрай ругнулся на все это привычным по этому случаю словом: «Ну что за мудаки? Или уж Красицкий совсем плох и из игры вышел, что нет резона стараться для начальника? Хорош народец, ничего не скажешь».
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 32
