— Замолчите! — не выдержала я. — Ничего не было! Это так не работает!
Голос мой зазвенел в наступившей тишине. Меня снова трясло, но не от холода — меня бросило в жар.
— Э, вон что! — протянул дознаватель. — Что же ты, госпожа сердобольная ведьма, времечко-то назад не отмотала? Ради ребенка ведь все! Безвинно страдающего…
Все было игрой, абсолютно все. Для них происходящее — развлечение. Ведь знают же, что никуда не денусь. Раз мое слово ничего не стоит…
Но и молчать было невыносимо.
— Это так не работает, — повторила я.
— Конечно, не работает, — согласился дознаватель. — Без денег-то как же? Без денег и мельничное колесо не закрутится.
Я хотела возразить, но он ударил кулаком по столу, вскочил со своего стула и, глядя на меня сверху вниз, заорал:
— Хватит нам сказочки рассказывать, отродье ведьмино! Хочешь остаться чистенькой? Не получится! Думаешь, тут все дурачки?! На дыбе не так запоешь!
Надо было ответить гордым взглядом, сохранить достоинство, дать понять этим мерзавцам, что запугивать слабую женщину — низко, нечем тут гордиться. Может быть, не проведи я ночь в холоде и страхе ожидания в темной камере, сил бы и хватило. Хотелось бы в это верить.
Но тогда сохранить лицо не вышло. Из глаз сами собой хлынули слезы. От неожиданности, от испуга, от обиды…
Дознаватель молча сел, давая мне время прочувствовать собственную беспомощность. Потом продвинул по столу в моем направлении кружку. Сочувствие в его взгляде было таким натуральным, что захотелось выть и зашвырнуть этой кружкой собеседнику в лицо. Не может человек так меняться в считанные мгновения!
— Бесполезно пытаться разжалобить дознавателя, Милика, — сказал он спокойно. — Ты же понимаешь, что выход у тебя только один.
Разве? Есть какой-то выход? Я посмотрела на дознавателя, но увидела лишь размытое пятно. Это пятно произнесло ласковым голосом:
— Разумеется, только один: покаяться и принять справедливую кару. Быстро и по возможности безболезненно.
Не хочу кару! За что? Что я сделала?!
Несправедливо!
Не хочу!
— Ну, так что, Милика? Голос отнялся?
— Вы приказали молчать, — напомнила я.
— Милика, Милика, — с сожалением проговорил дознаватель. — Никак не хочешь по-хорошему. Как ты не поймешь, что для тебя осталась последняя возможность? Просто сознайся сама, это облегчит твою участь. Думаешь, мне хочется отдать тебя палачам и потом смотреть, как они ломают тебе кости, портят такое красивое тело…
— Так не отдавайте, — прошептала я, хоть и понимала, что это снова игра.
— Без твоего признания я бессилен… Думаешь, выдержишь? — снова сочувствие, от которого становится только хуже. Мне даже думать не хотелось над вопросом дознавателя.
Разумеется, не выдержу. Боюсь боли. Даже слышать о пытках жутко.
Дознаватель лгал. На самом деле, выхода не было. Что бы я ни сделала сейчас — меня это не спасет. Буду настаивать на том, что невиновна — решат, что я запираюсь. «Упорствую» — так ведь дознаватель записал в своих бумагах? Значит, пытки… и я все равно признаюсь в несовершенных преступлениях. И дальше — казнь. Может, не такая болезненная, как пытки, но все равно…
Не хочу.
Не хочу!!
Пусть все это будет не про меня…
— Милика? — голос дознавателя стал печальным. — Ты вынуждаешь меня…
— Это вы, — возразила я. — Вы меня вынуждаете. Но я ничего…
— Ложь! — неожиданно жестко прервали меня. — Согласно королевскому указу от сентября девятьсот двадцать первого года, любые проявления магии замены жизненного пути и магии времени является противоестественным, а умышленное применение такой магии — преступным. Не должно играть чужими жизнями и тем самым причинять людям страдания…
А мне, выходит, причинять страдания можно?
— Я не применяла такой магии! — выдохнула я.
Дознаватель покачал головой.
— А что же такой слабенький довод, Милика? Надо было сказать другое. Что указ был принят Ее Величеством королевой в период регентства. Я бы ответил, что, приняв корону, наш король в своей мудрости не отменил сего документа… А мы сразу к главному перешли, выходит? Что же, раз мы уже выяснили, что ты лжешь, признавайся, скольких людей ты лишила жизни, используя свой проклятый дар? Мы ведь все тут знаем, что для продления жизни одного человека ты только и можешь, что забрать ее у другого. Никакое это ни чудо, а самое настоящее преступление. Ну? Сколько на твоей совести загубленных жизней?!
— Ни одной! — я не сразу заметила, что повысила голос по примеру дознавателя. — Никого я не убивала! А вы? Вы здесь…
— Мы сейчас о тебе говорим, — оборвал дознаватель. — И о твоих делах. Может, ты и права. Не убивала. Только играла с чужими жизнями. А умирали эти глупцы сами. Что же… думаешь, это тебя оправдывает?
— Вы меня совсем не слушаете, — устало сказала я.
Дознаватель ответил не менее утомленным взглядом.
— Очень жаль, — сказал он. — Такое красивое тело… мне действительно жаль, Милика. Если ты призналась, я бы мог не допустить этого, но…
Тут он кивнул стражнику, все еще стоявшему сбоку от меня.
Меня тут же схватили и рывком стащили со стула, он опрокинулся, да и мне не дали устоять на ногах — стражник просто поволок меня к двери. Там присоединился и второй, они подхватили меня под руки с двух сторон и я все же смогла худо-бедно переставлять ноги, а не волочиться кулем по полу.
Меня вели по коридору, но не обратно в камеру, наш путь завершился куда быстрее, перед закрытой дверью. Один из стражников пинком распахнул ее, и меня втолкнули в темноту, я лишь чудом не упала. Через несколько ударов сердца помещение осветилось — кто-то внес факел.
У дальней стены обнаружилась громоздкая деревянная конструкция: лавка и деревянные колеса-валы с веревками… Неподалеку замечалось ведро с металлическими прутьями и жаровня… и еще какие-то инструменты, приспособления. Я вдруг стала туго соображать и все никак не могла понять, для чего это все. Меня подтащили к деревянной перекладине с закрепленной к ней длинной веревкой. Один стражник заломил мне руки за спину, второй — связал повыше локтей… Потом усадили меня на пол и стали неспешно привязывать к ногам груз.
Я все еще ничего не понимала. В голове был туман.
Дознаватель стоял рядом и наблюдал за происходящим. Наконец, мы встретились взглядами.
— Сколько людей ты убила, Милика Альмер? — спросил он, наконец. — Все равно тебе не скрыть своих злодеяний!
А у меня не только соображение отнялось, связная речь — и та не давалась. Я лишь бормотала что-то невнятное, умоляла, сама не знаю, о чем.
— Скольким людям ты сломала жизни своим черным колдовством?! — требовал дознаватель. Я помотала головой, по щекам катились слезы.
