– Девка у меня, – хмуро ответил я.
Ромей улыбнулся и всплеснул руками.
– Да что ж мы всё о делах? Давай вина выпьем за встречу нашу! Эй, кто там, вина гостю!
Вот и пойми этих ромеев: то сказывай ему всё, то вина предлагает.
От вина я отказываться не стал. Всё тот же тщедушный раб вынес два кубка, один подал мне, другой хозяину. Я глянул в кубок – чего мне туда налили, уж не жижи ли болотной? – но внутри плескалась золотистая вода с запахом кислой ягоды. Пробовал я как-то это вино, на вкус та же кислятина, что и запах. По мне так лучше квасу можжевелового, на худой конец, яблоневого. А ещё я пиво люблю и медовуху по праздникам. Ну, Дажьбог с ним, с ромеем за встречу и вина можно.
Я отхлебнул чуток, поводил языком по дёснам, впитывая вкус, и ещё отхлебнул. Вино понравилось, сладкое. Видимо, когда в первый раз угощали, подсунули старое, давнишнее. Помню, хозяин всё хвалился, у меня вино, дескать, двести лет в амфоре стоит. Знамо дело – старое. Кто ж хорошее вино двести лет держать будет?
Фурий присел рядом на скамью и воткнулся в меня счастливыми глазами.
– Ох, Гореславушка, варвар ты мой разлюбезный, – запричитал он. – Милый, милый, милый друг мой! Сколько нервов, сколько переживаний!
Я не люблю, когда меня называют варваром, злиться начинаю. Я уже понял, что ромеи таким словом обзывают всякого, кто по их разумению груб и ничему не обучен, то бишь, не умеет ничего. Но это неправда. У нас многие люди ремёсла ведают; грамоту опять же знают – писать, читать – ибо без грамоты далеко не уйдёшь и ни с кем не сторгуешься. Я вот сам на шести разных языках беседовать могу, а на трёх читать умею: на свейском, на готском и на ихнем ромейском. Этот ромей шесть языков не знает, только свой да наш, но я же не называю его варваром.
– Как же я ждал тебя, как соскучился! – тем временем продолжал причитать ромей.
Ну как же, соскучился. С чего бы это? Мы и виделись с тобою раз всего. А имя моё ты лишь опосля того запомнил, как я же тебе его на бересте нацарапал… У меня дурная привычка: что в голове держу, то и на язык кладу. Иной раз смолчать бы али поддакнуть: дело, мол, сказываешь – где там! Язык мой всегда поперёд мысли лезет.
– Лжу молвишь, – выдал я не задумываясь. – Ты не мне, ты девке, что я привёз, рад.
Ромей так и поперхнулся, будто комара проглотил.
– Что ты, что ты, Гореславушка… кхе-кхе… Бог с тобой… извини, простыл видно… Нет, девке я, конечно, рад, для того и нанимал тебя. Но ведь я переживал за тебя. Я волновался. А вдруг с тобой несчастье приключилось? Ранили тебя, или того хуже – заболел.
– Темнишь ромей, – недоверчиво протянул я, – недоговариваешь. Где это видано, чтоб человек ромейского званию так по-доброму с русом говорил? Аль я брата вашего не знаю?
– Не знаешь, Гореславушка, голубь ты мой сизокрылый, сокол ты мой ясный, не знаешь. Весь я прям так и истосковался, так и истосковался… Да ты пей вино-то, пей… Думаешь, если ромей, так ничего во мне святого нет? Ошибаешься ты на сей счёт, Гореславушка, ясно солнышко ты моё разлюбезное. Ромей – это всегда большая ответственность! Это честность с друзьями и беспощадность к врагам. И это не просто звание, как ты изволил выразится, это бесконечный источник блага и священный сосуд знаний, к которому каждый живущий на земле человек должен припасть и осчастливить себя служением единому императору – басилевсу Константинополя! Да ты пей вино-то, Гореславушка, пей…
Что-то он совсем заговариваться начал. Он мне ещё в первую встречу не понравился, а теперь и подавно нравиться не стал. Не хотел я за этой девкой идти, ох, не хотел. Да уж больно хорошие деньги посулил, проклятый, не смог отказаться. Ладно, сейчас расплатится – и я уйду. И больше никогда с ним связываться не буду. Ну его к бесам, лиса окаянного.
– Ты вот что, ромей, ты мне зубы не заговаривай. Ты плати давай, как обещался. Не когда мне с тобой лясы точить, идти надобно.
Он засуетился.
– Как скажешь, Гореславушка, друг мой наивный, как скажешь. Эй, кто-нибудь! Павлиний!
На зов прибежал всё тот же раб, что дверь открывал и вино подносил. Скользнул по мне любопытным взглядом и поклонился господину.
– Павлиний, принеси-ка тот мешочек, что я приготовил для гостя моего. Тот, что в таблинии. Да пошевеливайся! Гость торопится!
И повернулся ко мне.
– Спасибо тебе, Гореславушка, за помощь неоценимую, за доброту твою любезную. Что бы без тебя делал – не знаю прям. Помог ты мне очень. Выручил.
Я устало вздохнул. Ну и скользкий же человечишка.
– Ох, что-то ты утаиваешь. Обмануть хочешь?
– Нет-нет, – всколыхнулся Фурий. – О деньгах не беспокойся! Всё, как и договаривались – сорок золотых солидов, один к одному. Все такие кругленькие, звонкие, с портретом басилевса. Они тебе понравятся. О, вот и Павлиний!
Раб протянул мне кожаный кошель, вполне подходящий для сорока солидов. Я положил его на ладонь, подкинул, прислушался к звону золота. Не врёт ромей, и вправду все сорок. Открывать кошель и пересчитывать не стал. Я такие вещи по звону и весу определяю. Ни разу не было, чтоб ошибся. А может, просто обмануть меня боялись.
– Что ж, ромей, – заговорил я вставая. – Не скажу, что приятно было с тобой дело иметь, но купец ты, вижу, честный…
Меня повело. Тело вдруг качнулось, ноги ослабли, и я упал на колени. Что такое?.. В голове зашумело, закружилось, в глазах вспыхнули яркие круги – вспыхнули и погасли, оставив после себя сумрак. Неужто вино такое крепкое? Я закашлял, попробовал встать, но голова закружилась сильнее. Где-то запел петух… потолок перевернулся, закружился в водовороте. Мягко… Я почувствовал, как голова ударилась об пол, но совсем не больно…
Ромей смотрел на меня спокойно и холодно. Он даже не встал со скамьи, просто смотрел и всё.
Опоил, пёс! – мелькнуло сквозь меркнущее сознание.
Ко мне нагнулся Павлиний, взял с раскрытой ладони кошель и приложил палец к живчику на шее.
– Жив ещё… Добить, господин? Сейчас я крикну Руфа…
Голос долетел будто издалека – глухой, расплывчатый…
– Оставь. Сам подохнет, – отмахнулся Фурий. – После этого яда никто не поднимался. Оттащите его к реке и бросьте. К утру остынет.
Он склонился надо мной.
– Ты уж прости, Гореславушка, ничего личного. Бизнес, будь он неладен…
И я уснул.
3
Мы долго ждали возвращения воеводы. Малюта велел мне не высовыться из-за борта, иначе пригрозил упрятать в трюм к крысам. К крысам я не хотела и потому обещала сидеть тихо и скромно. Я даже цепью обещала не греметь, во как сильно боюсь крыс, хотя сама по себе очень даже смелая девка, я бы сказала – чересчур смелая. Впрочем, о смелости своей я уже говорила.
Но всё же было интересно узнать, куда это Макошь меня привела. В борту я отыскала щель и приникла к ней глазами. Обзор оказался слабенький; я видела только кусочек берега, костёр, над которым висел огромный котёл, и вдалеке – сплошь холмы. Пару раз появлялся долговязый разбойник по имени Метелица и ворочал в котле ложкой. Этот разбойник был самый молчаливый из всех разбойников. Иногда он украдкой поглядывал на меня, но тут же смущённо отворачивался, заливаясь краской по самые уши. Пару раз я с ним заговаривала. Он отвечал что-то невпопад, трясся в ознобе и снова заливался краской, из чего я сделала вывод, что он в меня влюблён. Ну что ж, голубчик, вот ты и попался. Я сразу составила коварный план обольщения этого Метелицы, дабы с его помощью бежать из разбойничьего плена. Я начала подмигивать ему и ласково улыбаться и, кажется, он повёлся на мою уловку. Жаль, времени совсем не осталось… Эх, мне бы всего один день!
