— Что скажешь?
— Что это было?
— Это был первый шаг. Пусть не без труда, но я убедилась в том, что мы с тобой сможем найти общий язык. Как ощущения?
— Странно…
— Тело не болит?
— Нет. — Я с изумлением осознал, что пребываю в великолепной форме, что я свеж и не испытываю никаких неприятных ощущений, словно проспал всю ночь на мягчайшем матрасе, где просто физически невозможно ничего отлежать.
— Ну и хорошо. Сейчас мой отец займётся с тобой разминкой. Тебе предстоит повторять все движения, любые, даже самые нелепые. Поверь — в этой разминке нет ни единого жеста или вздоха, лишённого смысла.
— Угу.
— А потом тебе предстоит баня и массаж.
— Э-э… Баня и массаж?
— Именно так, — Эния развела руками. — В какой-то момент может быть неприятно и даже больно. Придётся перетерпеть. Тебе необходимо подготовить мышцы, связки и суставы. Размягчить их, сделать податливыми, как у младенца. Сам же знаешь — младенец способен принять практически любую позу. Сейчас именно эта способность и требуется тебе. Нет, не волнуйся, вреда мы тебе не причиним. Если ты, конечно, будешь выполнять все наши указания.
— Буду, — пообещал я.
Перспектива показалась мне далеко не радужной — фиг их знает, что они способны натворить с моим телом. Однако разминка, которой отец Энии промучил меня часа три, не напугала и совершенно не напрягла — просто примитивные движения, сменявшие друг друга в причудливой последовательности. Странное дело, за эти три часа я совершенно не устал, казалось, наоборот — капитально так отдохнул, и на массаж отправился с таким душевным подъёмом, словно на романтическое свидание или дискотеку.
Массаж в парилке оказался чем-то таким, что я раньше никогда не испытывал. Несколько раз даже терял сознание, но когда возвращался к реальности, не видел беспокойства или опаски в глазах и жестах мастера, занимавшегося мной. То, что я чувствовал, не было болью, но и как-то иначе это трудно было назвать. Настойчивое, неодолимое, порождённое инстинктом стремление вырваться, которое возникает, если боль становится слишком сильной, не возникло ни разу и не мешало мне подчиняться усилиям массажиста. А значит, всё терпимо, пусть сознание и уплывает периодически в такие дали, что за себя становится неловко.
— Ты как? — спросили меня после того, как процедура закончилась. — Как себя чувствуешь?
— Странно… Сейчас улечу на хрен.
— Куда улетишь?
— Ну, улечу короче.
— Нет уж, — усмехнулся массажист, разминая волосатые огромные ручищи, вполне соответствующие образу кузнеца, например, или палача. Выразительно. — Улетать не надо. Поднимайся.
— Не могу… Кажется…
— А придётся. Вставай.
Меня водрузили вертикально. Те ещё ощущения, не вдруг привыкнешь. Через пару минут мне всё-таки удалось утвердиться на ногах. Действительно, чувствуешь себя как младенец, никогда не умевший ходить.
Болхат и его второй сын, Манджуд, помогли мне выйти на воздух, поставили на песок. Услышав имя второго сына главы семьи Одей, я снова напрягся. Трудно было привыкнуть, что имена уроженцев Империи точно так же повторяются, как и имена людей на моей родине. В первый момент я буквально впился взглядом в младшего Одея. Нет, ничего общего с охотником Манджудом, который погиб в схватке с «тритоном», разве что комплекция примерно та же. И, может быть, возраст.
Этот парень ещё больше, чем Равесмал, походил на своего отца. С Энией он разговаривал свысока, но не чванливо, а с позиции чуть более старшего в семье. Отношения представителей семейства, насколько вообще это можно было понять, были выверенными, намертво устоявшимися, не подразумевали каких-либо споров или дележей — и строго иерархичны.
Впрочем, иерархичны были отношения любых местных обитателей между собой. Положение человека определялось от рождения и в ходе жизненного пути мало изменялось. Такие, как я, сумевшие изменить своё положение в обществе на целую ступень, встречались редко. Даже среди чужаков.
Всё остальное из происходившего со мной осталось в памяти в качестве набора разрозненных образов. Многое я не воспринимал от боли, правда, ощущаемой отстранённо, скорее просто как наличествующий факт, а не непосредственно. Многое проходило мимо сознания в моменты наивысшего напряжения, когда тело полностью мобилизуется на выполнение одной, чисто физической задачи, теряя возможность тратить крупицы энергии на лишние чувства, в том числе и на работу органов восприятия.
Кое-что я смог запомнить, но вряд ли сумел бы позднее на основе этих скудных обрывков впечатлений восстановить хоть сколько-нибудь полное представление о загадочной магической методике. Болхат Одей и его дети могли не опасаться, что их тайны кто-нибудь из клиентов сможет подхватить и использовать. Это было невозможно. Что я сам усвоил, наблюдая за семейством Одей в работе, — их труд действительно требовал от них огромных усилий и полной отдачи.
Как и предупреждали, в процессе обучения я действительно чаще сталкивался с глубокими медитациями и какими-то пассивными положениями, либо же крайне малоактивными действиями с моей стороны, чем с настоящими тренировками или испытаниями на выносливость. Резкие и сильные утомляющие движения требовались скорее как исключение. Изнуряющими иной раз становились глубокие медитации, очнувшись от которых, я обнаруживал мокрого усталого Болхата, задыхающуюся Энию и себя — с мечом в руке и с гудящими запястьями. Странно я ощущал своё тело, оно словно бы размазывалось во внепространстве, от прошлого к будущему, оно не существовало сейчас или же существовало условно. Ошеломляло и то, что происходило с моим сознанием. Как-то иначе я начинал воспринимать окружающий мир и себя самого в нём.
Неделя показалась бесконечностью, свернувшейся в ленту Мёбиуса. С одной стороны, большая часть времени проскальзывала мимо восприятия, зато те часы и минуты, которые я всё-таки проживал, оказывались настолько насыщенными, что воспринимались втройне остро. Ближе к концу отмеренного срока я уже не хотел, чтоб учёба заканчивалась. Когда на десятый день к вечеру Болхат предложил мне взять в руки оружие, я с удовольствием изготовился к бою. Мне и самому было интересно, что же за отведённое время они успели выжать из моего тела. В то, что можно успеть постигнуть мастерство владения мечом за такой короткий срок, я уже склонен был поверить.
Наш поединок начался в тот же момент, как рука моя, взмахнув пару раз, освоилась с оружием. И на этот раз не было предваряющих слов или движений — сразу атака, запредельная в своей стремительности, сминающая, сокрушающая. Я ответил на неё столь же молниеносно, и сперва даже нисколько этому не удивился: движения получались у меня естественно, именно так, как надо, как дыхание или взмах рукой, и иначе это быть не могло. Следующие секунды удивляться стало некогда — всё-таки приходилось противостоять напору мастера из мастеров, и тут не следовало зевать.
Ведя поединок с Болхатом, я поймал себя на мысли, что рефлекторно оцениваю его уровень относительно своего. Старший Одей определённо владел мечом намного лучше, чем я… Впрочем, если быть честным, не настолько намного, как десять дней назад. Разница сократилась, и так значительно, что, изумлённый, я чуть не пропустил удар. Чуть не… Всё-таки рефлекс тела, приобретённый неизвестно как и неизвестно когда, оказался сильнее.
