Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
Забывшись, пытаюсь взять бокал левой рукой. Она бессильно скользит вдоль ножки, и когда я замечаю свою оплошность, дочь успевает обратить внимание на мой скрюченный средний палец.
– Что у тебя с пальцем?
Я торопливо прячу руку на коленях.
– Ничего, просто руки окоченели немного.
– Дай, я посмотрю. – Виктория кивает в мою сторону.
Она берет меня за руку и слегка сжимает мой палец. Прикрыв глаза, я тайком наслаждаюсь ее прикосновением, всего секунду, пока дочь не видит.
– А я смотрю, ты уже сняла обручальное кольцо.
Так называемый побочный симптом. За последние четыре месяца течения моей болезни таких нашлось много.
– Хочешь забрать его себе?
– Нет, спасибо.
– Его можно переплавить и сделать что-нибудь другое.
– Нет, оно мне не нужно. – Виктория отпускает мою руку. – Ты не хочешь показаться врачу?
Ложь спешит мне на помощь. За неделю я выдумала много объяснений, но решила держаться как можно ближе к правде. Не лгать, а лишь умалчивать.
– Может быть, посмотрим, – отвечаю я.
На фоне того, что я скрываю, любая ложь покажется незначительной. За последние полгода я посетила многих врачей. Сначала участкового. Потом рентгенолога, ортопедов и неврологов. Я прошла все возможные обследования, раскрывшие тайны моего тела в толстой карточке многочисленными латинскими терминами, в которых можно разобраться, только имея медицинское образование. Все это – чтобы найти причину слабости в левой руке, онемения среднего пальца и левой ноги.
– И где ты будешь жить? – Виктория отставляет винный бокал в сторону и делает глоток газированной воды.
Мои сомнения означают, что свое пристанище я хочу сохранить в тайне. Я должна оставить себе возможность выбора еще ненадолго. Мне не нужна помощь. И сострадание тоже не нужно. Я только хочу привыкнуть к ощущению бренности и поближе познакомиться с неизвестным.
– Пока живу у коллеги с работы.
Опускаю глаза, удивляясь, как легко солгать. С какой легкостью ложь пришла мне на помощь. Мир вокруг остался прежним, но я больше уже не принадлежу ему, я вышла за его пределы и никогда не вернусь назад. Вру в глаза собственной дочери, потому что это – лучшее, что я могу сделать. Хотя, как знать, может, ей было бы совершенно все равно.
Разглядывая Викторию, я понимаю, что очень многого не знаю.
– Я думала, ты рассердишься. Или расстроишься.
– По поводу вашего развода?
– Да.
– Почему, скажи на милость?
Я пожимаю плечами и принимаю неопределенное выражение лица.
– Ты всегда боялась изменений.
Очевидно, мои слова удивили ее.
– Разве? И в чем это выражалось?
– Ты не помнишь – в детстве? Мы не могли ни одну вещь дома передвинуть. Все должно стоять на своих местах, как всегда. На Рождество все гномики и подсвечники расставлялись в строго определенном порядке, а если мы меняли что-нибудь из обстановки, старая мебель некоторое время хранилась в кладовке, чтобы ты могла привыкнуть. Не помнишь?
– Мама, мне тридцать лет. С тех пор, между прочим, много воды утекло.
– Да, конечно, но ты всегда была… – я умолкаю, внезапно удивившись, отчего я настаиваю на своем. Почему мне так важно услышать от дочери подтверждение собственных слов. Если все это не ради нее, как мне еще оправдаться?
Дочь откидывается на спинку стула, и у меня возникает ощущение, что она раздумывает в нерешительности. Виктория отпивает немного воды и продолжает сидеть, разглядывая бокал. Я вижу, что она хочет высказаться, но выжидает. Мне опять становится страшно. У дочери есть мужество, которого мне никогда не хватало, она не боится принимать вызовы, о которых я не смела и мечтать. Виктория принадлежит к другому поколению – поколению тех, кто умеет за себя постоять. Но бывает, что озвученная ею правда причиняет боль. Оттого и страх – на этой неделе я уже свое получила. Латинское название еще не успела запомнить. Да это и неважно, я все равно не собираюсь никому рассказывать. До тех пор, пока смогу скрывать.
Диагноз мне поставили в понедельник. Я неизлечимо больна. Нервные клетки моего головного и спинного мозга разрушаются, вызывая мышечную атрофию.
Со временем меня ждет паралич дыхательных путей. Если верить статистике, жить мне осталось около двенадцати месяцев.
– Я начала ходить к психотерапевту, – говорит дочь.
Я слышу, но думаю только о моей тайне. Из-за нее мы находимся в разных мирах и говорим на разных языках. Виктория не знает, что время гонит меня к своему концу, туда, где я буду ни для кого не досягаема. Она не знает, что слова надо подбирать с осторожностью.
– Я осознала, что мне надо разобраться в самой себе, – продолжает дочь. Она бросает на меня взгляд, которого мне хотелось бы избежать. Потом опускает глаза и начинает водить пальцами по стакану с водой. – Все началось с того, что я прочитала несколько книг о самопомощи. О самоощущении, моделях поведения и тому подобном. И вот тогда я поняла, что мне необходима терапия.
Я не хочу ее слушать, но послушно сижу и жду продолжения.
– Взять, например, отношения. То есть, я хочу сказать, любовные отношения.
Сидящая рядом с нами компания встает из-за стола и уходит, и мне внезапно хочется последовать за ними.
– Я не знаю, как объяснить, но у меня никогда не получается их выстроить. Мне стало совершенно очевидно, когда я прочитала эти книги. Я хочу сказать, с оглядкой на тебя и отца. – Она опять опускает глаза.
– Что ты хочешь сказать?
– Ну, я имею в виду ваши отношения. Не лучший пример перед глазами.
Моя граница нарушена. Я чувствую, как гнев, который сдерживался на протяжении пятидесяти пяти лет, вырывается наружу и, не в силах совладать с порывом, извергаю слова.
– Вот как! Значит, теперь я услышу, какой плохой матерью я была? Ты об этом? Как паршивое детство испортило тебе всю жизнь? Так вот я тебе скажу, Виктория, – ты и понятия не имеешь о том, что такое паршивое детство.
Я слышу собственные слова, но эхом во мне отзывается другой голос, и я прихожу в ужас оттого, что эти слова могли слететь с моего языка. Как слова, которые я обещала никогда, никогда в жизни не говорить своему ребенку, отразились эхом через поколения. Вижу изумление и страх на лице Виктории. Первый раз в жизни я подняла голос. Выложила все, что чувствую, предварительно не обдумав последствия.
Это право всегда принадлежало другим.
– Ладно, – говорит дочь, забирая свою сумочку. Прежде чем подняться, она достает из бумажника и кладет на стол купюру в сто крон. Я не в состоянии вымолвить ни слова. Ее мгновенная капитуляция перед внезапным проявлением моей злости ввела меня в ступор. Мой новый взгляд на жизнь позволяет сразу заметить, что дочь унаследовала мой страх. Страх лишиться той крошечной доли любви, на которую еще можно надеяться.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
