– Понятно, – задумчиво произнес Степка, вставая из-за стола и с какой-то грустью посмотрев на Нину. – Я на месте твоих родителей в лепешку бы расшибся, а дочке хотя бы студию драную, да купил.
– Да что ты про моих родителей знаешь, чтобы так про них говорить?! – закричала Нина, тоже вскакивая на ноги. – Да они у меня самые лучшие, самые-самые! – и она начала рыдать.
– Нин, ты чего, я не хотел, – испугался Степка, подлетая к ней, – вырвалось, не подумав. Прости, Нин, ну не плач, хорошие у тебя родители, – он начал неловко гладить ее по голове, – просто страшно здесь одной, и электрошокер не поможет, если что. Знаешь сколько таких случаев, уж я насмотрелся. А ты вон какая добрая, доверчивая, незнакомых людей в дом приводишь, за тобой глаз да глаз нужен.
– Я вовсе не одна, – отдернула Нина его руку, – за стеной Григорий Васильевич живет, он еще крепкий мужик и у него ружье есть, – последнюю фразу она кинула гостю с вызовом.
– И к хозяевам жизни местным в машину садиться не нужно, держи дистанцию, – голосом нудного отца продолжил Степан. – Если что – отмажутся, с них как с гуся вода, тебя же еще виноватой выставят. Понимаешь, про что я?
– Я к тебе спешила, – совсем разобиделась на пациента фельдшер, – если бы ты не упрямился как осел и в больницу поехал, мне к нему и не пришлось бы подсаживаться.
– Еще раз прости, если лишнего наговорил, сорвалось, – Степка сгреб посуду в раковину и поставил на плиту чайник.
– Степ, иди спать.
– Я и так халявщик, дай хоть посуду помыть, – буркнул он.
– Иди ложись, халявщик, – уже мягко добавила Нина, оттаивая, – что я две тарелки не помою.
Пациент послушно побрел в зал.
– У тебя уютно, – крикнул он ей из-за двери.
«Да уж, сначала гадости наговорят, потом комплименты делают».
Глава IV. БессонницаНина неспешно вымыла посуду, протерла стол, развесила сушиться кухонные тряпки и полотенце. После напряженного разговора со Степкой в душе был какой-то раздрай. «Почему я не сдержалась, кричать кинулась, разревелась при чужом человеке. Истеричка», – корила она себя. В свое короткое замужество таких вещей она себе не позволяла. Пашка был из интеллигентной семьи, мама кандидат там каких-то наук, папа тоже не из простых. Нравилась ли им Нина, дочь слесаря и нянечки? Сложно сказать, с ней они всегда были подчеркнуто вежливы и на вы. И она тоже старалась подражать свекрови, держать себя в руках, управлять бушующими внутри эмоциями. Как настоящий аристократ Пашка посуду за собой не то чтобы не мыл, а даже не соизволял донести ее до раковины, и вообще, как многие сильно «интеллигентные» люди был свинтусом в бытовых мелочах, но Нина терпела. Хотелось дать хорошую затрещину, а она улыбалась, отшучивалась, а надо было, наверное. С мужа она сдувала пылинки и не могла надышаться: как же, такой видный парень, студент универа, обратил на нее внимание, сразу замуж позвал. Ей в душе всегда казалось, что она надкусила чужой пирог. Поэтому, когда в один прекрасный (ужасный) день муж пришел и буднично бросил с порога: «Я полюбил другую», Нина не удивилась. Мама подбадривала: «Хорошо, что не успели завести детей». А Нине, двадцатилетней дурехе, очень хотелось себе ляльку, но у Паши карьера, какие дети, и она смирилась… а, как оказалось, все к лучшему.
Нина по жизни была везунчиком, у нее всегда все оказывалось «к лучшему». Например, она очень хотела настоящую свадьбу, с платьем в пол, фатой, букетом невесты, выкупом и шумным застольем. Раз в жизни можно ведь почувствовать себя принцессой. Отец тогда был еще здоров, подкалымливал, и семья могла себе это позволить. Но Пашкины родители сказали – мещанство, зачем тратить на ветер деньги, и Нина уступила. Они с Пашкой просто расписались, а потом посидели с родителями за столом у Нины дома. И все торжество. Правда невеста все же купила себе скромное белое платьице до колен, а в волосы вставила кремовую розу. И сама себе казалась прихорошенькой, и Пашка ее хвалил, и тискал, и смотрел с обожанием... Где-то до сих пор, в недрах старого компа хранится их совместная фотография на пороге ЗАГСа – молодые и счастливые – рука не поднялась стереть. Мгновения счастья надо бережно сохранять, их так мало.
А почему это все было к лучшему? Да потому, что вскоре отец заболел, серьезно, и началась суровая борьба за его жизнь, и накопленные средства ушли в карманы белых халатов. А если бы сыграли помпезную свадьбу, откуда взялись бы средства на лечение, реабилитацию, лекарства? Так и получается – повезло.
Вторая свадьба у Пашки была шикарной, на двести гостей, в пафосном ресторане. Нине не преминули рассказать об этом в ярких подробностях знакомые сплетницы. Как же, саму дочь ректора под венец повел, тут не до скромности. И опять удача, Нина несколько дней дежурила в коридорчике перед отделением интенсивной терапии, и ей было не до свадьбы бывшего. Она выходила отца и свой душевный покой. Разбитые чувства показались такими мелочами по сравнению с жизнью родного человека.
И сейчас она каждый день отправляла родителям бодрые сообщения с юмором и забавные фотки: «Я с соседским котом, правда похож на рысь?», «Вот что я купила на премию», «Грибы бабы Раи, осенью нарву таких же», «Чаепитие с подругами», и их дочь за столом с пятью бабулями и электрическим самоваром. А главное, Нина старательно рассказывала, как ей здесь нравится, что Веселовка – это просто рай земной, чтобы родители не испытывали мук совести, а тут какой-то заезжий археолог раз и влез со своими «удивлениями». «А чего я не удивляюсь, что он до тридцати лет не женился? Цены себе не сложит?»
Нина порылась в ящике стола, достала градусник и пошла в комнату к больному. Степка мирно спал, запрокинув голову и оглушительно храпя. Волна свистяще-рыкающих звуков разносилась по залу и опадала, ударяясь об оконные стекла. Нина легонько коснулась лба пациента пальцами, опять горячий, оттопырила ворот футболки, чтобы вставить градусник. Храп прекратился, на девушку уставились блестящие зрачки.
– Я к любви-ласке пока не готов, – хмыкнул Степка, заходясь кашлем.
– Сейчас подзатыльник дам, будет тебе любовь и ласка. Градусник ставь, горишь.
Он послушно приподнял футболку. Нина всунула градусник и села ждать на край дивана.
– Что ж ты такая хорошая? – вздохнул Степка.
– А как ты археологом стал?
«А что, он расспрашивает, а мне нельзя?»
– Ну, как-то так, думал-думал кем бы стать, а потом раз и осенило – пойду в археологи, – отшутился Казачок, рассказывать про себя подробности он не собирался.
«Не хочет, и не надо, и я про себя больше ничего не расскажу, – надула губы Нина, – скользкий он какой-то. Быстрее бы выздоровел».
Градусник показал тридцать восемь и три. А еще только вечер. Когда последний раз кололись? Всего три часа назад. Опять полезло беспокойство.
– Ну, ты спи, – поднялась она. – Я буду приходить, лоб трогать, ты не пугайся.
