«Почему же ненужной? – посетила вдруг затуманенную голову Жала вполне разумная мысль. – Через год или два здесь зашумят листвою такие сады! Разлагающаяся плоть – отличное удобрение для ростков и побегов. Жизнь не уходит, не дав начала новой жизни! Смерть не что иное, как переход, кокон, в который заползает личинка, чтобы вскоре выпорхнуть оттуда прекрасной бабочкой!»
Сержант испугался своей мысли куда сильнее, чем той страшной, нереальной картины, что он видел вокруг. Подобные отрешенные заумствования никогда раньше не посещали его голову, привыкшую думать лишь о том, как бы получить дополнительную порцию жратвы, обыграть приятелей в карты, избежать штрафного дежурства и при посещении города получше провести время. Жал испугался. Он был прежним, но что-то в нем изменилось… и это касалось не только плавного течения более сложных, чем прежде, мыслительных процессов.
На его теле виднелось множество порезов, ссадин, ушибов и неглубоких ран. Он ощущал боль, причиняемую сломанными ребрами, но в то же время знал, просто знал, что это тело не его. Сержант чувствовал, что остался лежать там, под завалом; его мертвая плоть перемешалась с костями и мышцами придавившего его орка, и теперь они разлагались вместе; ткани и соки тел впитывались и слипались друг с другом. Прах к праху, смерть к смерти! Кем же тогда является он? Чьи руки он видит перед собой своими и в то же время не своими глазами?
Разум человека оказался слишком слаб, чтобы ответить на подобный вопрос, поэтому он просто заблокировал пугающую мысль, переключился на решение куда менее глобальных и куда более насущных проблем. Сняв с себя окровавленное яке и уже ненужные доспехи, сержант, прихрамывая, медленно побрел в сторону Кодвуса. Орки наверняка разорили беззащитный город и, сея смерть роду людскому, прошли дальше, через протянувшийся на многие мили дремучий лес к землям людей. Возможно, они оставили в приграничье небольшой гарнизон. Идти к городским руинам было небезопасно, но Жал не знал, где ему еще раздобыть какую-нибудь одежду и хоть немного еды. Из всего снаряжения он оставил себе лишь меч, но и то не думал, что ему доведется им воспользоваться. Один в поле не воин! Сержант и не надеялся перебить весь орочий отряд, у него была куда более простая цель – выжить, а если повезет, то и найти своих. Он не мог, просто не мог быть единственным пережившим штурм Великой Кодвусийской Стены.
* * *
– Давай живей! Что застыл, рожа, задом, что ли, примерз?! Слазь, тебе говорят! – кричал почему-то пискливым голоском орк, притом на человеческом, а именно на герканском, языке. Уродливый воин далеких степей гарцевал на взопревшем от скачки быке и размахивал боевым топором, зажатым в левой лапище. – Не зли меня, ничтожество, высеку!
– Не балуй, господин! Чужого добра не трогай, не позволю! – очень неуверенно, со страхом в голосе лепетал в ответ сидящий на камне бородатый оруженосец, поджав ноги и прикрываясь от грозного воина выщербленным деревянным щитом.
– Оставьте нас в покое, милостивый государь! Езжайте своей дорогой! Где ваши манеры, господа?! Вы что, не видите, перед вами благородные дамы! Одумайтесь! – сперва возмущалась стройная амазонка в едва прикрывавшей прекрасные формы одежде, но затем, видимо посчитав, что взывать к чести и достоинству орков все равно, что воду в ступе толочь, издала протяжный боевой клич: – Лю-ю-юди добрые, помоги-и-ите! Грабют, лиходействуют!
– Заткнись, дура! – пропищал в ответ орк, морща мохнатую рожу от пронзительного женского крика, а правой рукой пытаясь крепче сжать поводья и успокоить занервничавшее при непривычных звуках животное. – Чего орешь, как будто чести лишают?! Успокойся, старушка, никого твои прелести не интересуют!
– Ах так, значит, СТАРУШКА?! – пуще прежнего заголосила прекрасная амазонка, выхватив из-за пояса нож и ловко метнув его в голову наглеца-обидчика.
Смертоносное лезвие почему-то не мелькнуло в воздухе, подобно молнии, не издало пронзительного свиста, а медленно проплыло, изменив в конце полета свою траекторию, и не угодило в ухмылявшуюся морду орка, а лишь слегка коснулось рогов ни в чем не повинного быка. Могучий воин из Шермдарнских степей повел себя странно. Вопреки ожиданиям, он не вступил в бой с покусившейся на его жизнь воительницей, а лишь мерзко рассмеялся и, развернув боком ездового быка, нанес сильный удар по отсиживающемуся на камне оруженосцу.
Бородатый мальчонка с сединой в волосах среагировал быстро, спрятался под щитом, но это его не спасло. Тяжелый топор с грозным жужжанием опустился на непрочную древесину, рассек щит надвое и скинул испуганно съежившегося упрямца с камня на землю.
– Вот и все, делов-то! – прогнусавил заметно повеселевший орк, а затем обернулся вполоборота и обратился к стоявшим поблизости боевым товарищам: – За работу, господа! Давайте не будем заставлять наших прекрасных спутниц томиться в ожидании!
«Представляю, насколь хороши спутницы орков, какие очаровательные прелестницы, просто милашки! Потные, грязные, волосатые, с бородавками на гнусных рожах бабищи размером с корову… Пахнут отвратно, а моются раз в месяц, и то если на марше приходится форсировать реку», – с отвращением подумал Штелер и, чтобы убедиться в правильности своего предположения, наконец-то открыл глаза.
Проклятый сон опять сыграл с бароном злую шутку. Дурманное видение ушло не сразу, а постепенно; иллюзорные образы из далекого небытия ненадолго подменили людей из реального мира. Но, к счастью, стоило лишь отяжелевшим векам подняться, а взору чуть-чуть проясниться, как призраки из детских сказок и глупых деревенских баек мгновенно исчезли, а их место заняли весьма привычные персонажи. Грозный орк на сопящем быке превратился в разодетого в парчу молодого красавца-вельможу, надменно восседавшего на породистом скакуне. Не менее уродливые товарищи воина – орки тоже стали людьми благородного происхождения, притом, судя по богатым одеждам и манере держаться, не уступающими вожаку ни в богатстве, ни в родовитости. Почти обнаженная амазонка оказалась все еще возмущающейся наставницей юной девы, Линорой, а старый не по годам оруженосец чудным образом превратился в жалобно стонущего, валяющегося на земле кучера.
Видимо, недовольный упрямством мужика аристократ ударил беднягу кнутом, а затем, схватив за шкирку, сбросил с козел кареты. Только этим можно было объяснить такое брезгливое выражение на ухоженной физиономии родовитого юноши и ту тщательность, с которой он протирал батистовым платочком запачканную о грязную и потную ливрею возницы перчатку.
Хоть до сих пор сотрясавшие воздух вопли возмущения сидевшей напротив дамы мешали Штелеру сконцентрироваться и быстро вникнуть в суть происходящего, но общий смысл конфликта он все-таки уловил. Барону было достаточно лишь слегка высунуть взъерошенную голову из окошка и мельком взглянуть на размытую дождем дорогу, небольшой пролом в досках покосившегося набок мосточка и на стоявшую перед ним карету, украшенную позолотой и герцогскими гербами на бортах, чтобы понять, что к чему…
Четверо юных отпрысков знатных семейств Вендерфорта и три дамы примерно того же возраста и сословия, которые теперь утомленно наблюдали за спором из окошка кареты, совершали увеселительную загородную прогулку. Судя по месту встречи и по привязанной к седлам всадников дичи, одной из целей выезда аристократов была охота на куропаток, а другой, возможно и главной, – небольшое романтическое приключение на лоне природы. В противном случае знатные юноши захватили бы с собой не менее дюжины слуг и им не пришлось бы опускаться до унизительного общения с мужиком на козлах.
