Под розами красовались газоны с разноцветной смесью из традиционных садовых цветов. Здесь распускались пионы, алтей, дельфиниум и незабудки, нежные бело-розовые колокольчики, да еще кошачья мята, облюбованная огромным рыжим соседским котом, которого она не в силах была отучить от его пристрастия к пахучему растению.
Обрабатывать розы против тли – работа не из простых, особенно теперь, когда все борются за экологию. Посчитав, что до встречи в больнице времени на это не хватит, Лейси решила заняться сначала уборкой в доме.
С сожалением окинув взглядом залитый солнцем садик, она отправилась наверх, застелить кровать Джессики.
Первое, что ей бросилось в глаза в комнате, был любимый плюшевый медвежонок Джессики, восседающий на самой верхней из книжных полок.
Она купила эту игрушку еще до рождения Джессики. Лейси подошла к полкам, достала медвежонка и задумалась, рассеянно поглаживая его потертую шкурку.
День был холодным и пасмурным, вспоминала она, горько изогнув губы при мысли о том, с какой легкостью вернулись к ней все подробности.
Это был тот самый день, когда от адвокатов Льюиса пришло письмо, определяющее условия развода. До тех пор Лейси надеялась, что развода не будет. Письмо, написанное холодным официальным языком, доказывало твердое желание Льюиса полностью вычеркнуть ее из своей жизни. Он оставлял ей дом, машину, все деньги в банке. В отличие от нее Льюис был материально обеспечен: родители его матери оставили все состояние внуку, и на эти деньги он купил симпатичный домик, а также на равных паях со своим коллегой открыл собственную страховую компанию.
Она будет получать часть дохода… пусть не беспокоится, что после развода пострадает материально, – вот что он сказал ей незадолго перед тем, когда однажды, вернувшись домой, объявил о своем желании развестись.
Оглядываясь назад, она понимала, что у них и до этого не все было гладко; что временами он упорно молчал, отдаляясь от нее. Но в то время она считала, что он просто устает на работе. К тому же она была так юна, так неопытна, что заставила себя поверить, будто все дело в ее чрезмерной чувствительности. Она убеждала себя, что семейная жизнь не может быть одним сплошным медовым месяцем; что, конечно, должны быть и трудности… а потом грянул гром: открытие, что Льюис ее больше не любит, не хочет, что у него есть другая и ему нужна свобода.
Лейси могла бы препятствовать разводу, могла бы заставить мужа вытерпеть установленный законом срок, но не позволила гордость. Что же касается его денег…
Своему адвокату она велела оставить ей лишь половину суммы за проданный дом – и ни цента больше, а потом сообщила, что намерена навсегда уехать из этой части страны и начать новую жизнь где-нибудь в другом месте.
Именно во время своей первой поездки сюда Лейси и купила медвежонка.
В Бирмингеме ей нужно было пересесть на другой поезд. Ждать пришлось больше двух часов. С вокзала она отправилась бродить по мокрым, шумным городским улицам, охваченная страшным ощущением, что жизнь закончилась и нет никакого смысла даже думать о ее продолжении.
Недалеко от нее автобус, тяжело набирая скорость, двинулся по мокрой улице в ее сторону.
Даже сейчас Лейси совершенно отчетливо помнила невероятную ясность своего сознания. В тот же миг определив скорость автобуса, она подумала, что достаточно сделать один-единственный шаг на проезжую часть – и больше не будет боли, душевных мук, одиночества… не будет ничего.
Лейси подошла к краю тротуара, она даже сделала шаг на дорогу – как вдруг ощутила первый толчок своего малыша.
Прикрыв живот руками – мгновенный, инстинктивный защитный жест, – она окунулась в несказанное счастье, головокружительную радость и самую горько-сладкую муку, когда-либо испытанные ею.
Кто-то тронул ее за руку. Незнакомая женщина мягко пожурила ее:
– Осторожнее на дороге, милая. Эти водители…
Кризис миновал. Целая и невредимая, Лейси очутилась снова на тротуаре. Ноги ее подкосились, глаза заволокло слезами, сознание помутилось – но она была жива… и, что гораздо важнее, малыш ее тоже был жив.
Тогда-то она и купила медвежонка.
Лейси вдруг поняла, что его истершийся мех промок, и тут же пришла в себя, раздраженно отметив, что снова плакала.
Хандра увядающей женщины, подколола она сама себя, игнорируя возражения огромного зеркала Джессики, которое пыталось доказать, что в ее по-девичьи стройной фигуре нет и намека на приближающуюся старость.
Она пришла сюда перестелить постель Джессики, а не оплакивать давно ушедшее. И, посадив медвежонка на место, решительно сдернула с кровати пуховое одеяло.
В час дня она начала одеваться к предстоящей встрече с Иэном, выбрав для этого случая простое темно-синее платье, оживляемое симпатичным белым воротничком-шалькой, а также пару столь же простых, но элегантных темно-синих лодочек.
Джессика могла сколько угодно ворчать, что гардероб матери чересчур строг и что она слишком молода и хороша собой, чтобы постоянно наряжаться в такие скучные тона, – Лейси все равно оставалась верна классическому стилю одежды.
Последний критический взгляд в зеркало убедил Лейси, что строгие, сдержанные розово-коричневые тени подчеркивают ее глаза ровно настолько, насколько нужно; а вот губы, ее вечная головная боль, снова вызвали гримасу неудовольствия. Ни одна самая сдержанная и бледная помада не в состоянии была скрыть их припухлось… их…
– У тебя самые чудесные губы на свете. Они созданы для поцелуев. Они созданы вот для этого…
Лейси тяжело вздохнула. Льюис произнес эти слова в тот вечер, когда сделал ей предложение. Он шептал комплименты, прикасаясь к ее рту легкими, пристойными поцелуями, которые очень быстро стали значительно менее легкими и весьма далекими от пристойности. Лейси вздрогнула, едва удержавшись от того, чтобы не прикоснуться к своему рту, хранившему острую, горькую память о нежном вкусе его губ. У нее практически не было никакого сексуального опыта, когда она встретилась с Льюисом.
Он был ее первым мужчиной… единственным мужчиной, сухо поправила она себя. Раскованные нравы шестидесятых не коснулись ее. Она ни разу не испытала жажду многих своих сверстников перепробовать все прелести так называемой сексуальной революции. Позже подруги рассказывали ей, что большинство из них тоже вышли замуж за своих первых мужчин, и, посмеиваясь, жаловались, что случались дни – особенно до рождения детей, при очень занятом муже, – когда они сомневались, не упустили ли свой шанс в жизни.
Другой подход к жизни, обеспокоенность здоровьем нации принесли с собой другое отношение к сексу и другие ценности. Джессика со всей серьезностью и доверительностью юности говорила Лейси, что будет заниматься любовью только с человеком, чей сексуальный опыт позволит ей чувствовать себя с ним в безопасности.
Джессика была из нового поколения молодых женщин, которые считали карьеру и материальную независимость главными целями жизни: замужество и дети вполне могли подождать, пока не будут достигнуты основные цели. Конечно, учитывая растущее количество разводов, такой план можно назвать разумным. Но любовь… чувства… разве их можно вызывать усилием воли именно тогда, когда решишь, что настало подходящее время впустить их в свою жизнь? Лейси не была в этом уверена. А может, ей просто не хватает силы воли… может быть, какой-то недостаток характера не позволяет ей навсегда забыть Льюиса, навсегда забыть ту боль, что он ей причинил?
