Встал Господь Возмездия ныне на пороге,Грозен меч разительный, грозно трубят роги,—Да обрящет праведный утешенье в Боге,Да оплачут грешники прегрешенья многи.
* * *
– А свое завещание, брат, ты, наверно, ему передал? – вполголоса осведомился Лютгер, когда они возвращались к отряду. И кивнул на святого отца, едущего чуть впереди.
– Я… – Мархог замялся. – Мессер Жансель передал, я, вслед ему, тоже хотел, но…
– Ничего, – Лютгер улыбнулся. – У отца Петара вправду много дел сейчас, и дела его важнее наших. Так где оно?
– Вот, – британец стукнул себя по груди. – Рядом с крестом, в ладанке. Четырежды сложенное. Когда демоны с моего тела кольчугу снимут – пусть сами решают, как с ним поступить. И спасибо, что назвал меня братом… брат…
Тут он смутился и умолк. Пока говорил – бел был как полотно: видать, близость райских врат его воодушевляла куда меньше, чем юного Рика; а теперь вдруг покраснел, сделавшись лицом чуть ли не под цвет своих волос, темно-медных. Тоже совсем молод он еще, этот британский рыцарь. И если называть его братом, то…
Лютгер скрипнул зубами. Послал коня вперед, опережая Мархога.
– И вовсе не так у меня много дел сейчас, сын мой, – негромко произнес священник, продолжая глядеть строго перед собой. – Паства моя, конечно, думает, что ее простые грехи отпустить страх как тяжело, потому без личной исповеди не обойтись. Но на самом-то деле их души мне ведомы. А общая исповедь совсем мало времени потребует. Да и паствы уже мало осталось…
Мрачнеть при этих словах отец Петар не стал, краснеть или бледнеть тем более. Лицом он владел так, как подобает воину Христову.
Как тигров стая сущая,Рычащая, грызущая,Плоть рвущая, кровь льющаяРекой, рекой невиннойВ свирепости звериной,Бесчинной, беспричинной…
– Так и я бы мог сказать, отче, что в тревожном ли ожидании наши люди или безмятежны, но нас они дождутся и свой долг выполнят неукоснительно, – в тон ему ответил рыцарь, тоже углом рта, головы не поворачивая. – Однако и вправду пора было совет заканчивать. Пока тартары к нам не явились свое суждение вынести.
– Воистину, сын мой. Кстати, не распорядишься ли насчет помощника? Рюдигер меня, сам видишь, обогнал, как только ему не стыдно… – Священник перекрестился.
– Отче! До помощников ли сейчас, в самом деле? Да и случая воспользоваться им не будет…
– До помощников, – взгляд отца Петара построжел. – Ныне и присно. Что же касается случая – то на все Господня воля!
– Да свершится воля Его. Тогда…
Они были уже совсем близко к «пастве». Матиас, в отсутствие всех рыцарей остававшийся за старшего, тронул каблуками коня и выехал навстречу, как видно, готовясь отрапортовать, что все тверды духом и готовы выполнить приказ.
– Тогда… – вдруг решился Лютгер, – да будет вам в помощь мой сержант, отче!
Он сказал это громко, чтобы Матиас услышал. И отвернулся, не желая увидеть его взгляд.
Ничего. Так и до`лжно. В предстоящем бою Матиасу лучше не быть рядом с ним. Тот наверняка станет думать о защите и подмоге своему рыцарю больше, чем о самом сражении, иначе невозможно… а сегодня это не ко времени. Ибо в месте смерти – сражайся.
…Объята злобой пущею,Гнетущею, не чтущеюНи молодость цветущую,Ни старости седины,—Летит на нас лавинойИ губит в миг единый.
– Господу известно, чего стоила тебе эта жертва, сын мой… – священник посмотрел на рыцаря просто и строго. И перевел взгляд на сержанта. – Сойди с коня, сын мой. Тебя я исповедую лично.
И сам тоже спешился.
Исповедь оказалась быстрой. Лютгер едва успел выстроить поредевшие копья в том порядке, как они прямо сейчас в бой пойдут, когда отец Петар появился перед строем – уже верхом, в кольчужном капюшоне, но все еще без шлема. Воздел руку двуперстно:
– Passio Domini nostri Jesu Christi, merita Beatae Mariae Virginis …[6]
Орденские братья, уже безгрешные, стояли рядом со своими людьми, склонив головы и держа тяжелые шлемы перед собой.
– Et omnium sanctorum, quidquid boni feceris…
Сержант Матиас, тоже безгрешный, верхом следовал за священником вдоль рядов. Искал ли он взглядом своего рыцаря, было не понять.
– Amen! – завершил отец Петар. И нахлобучил шлем на голову. Матиас сперва помог ему застегнуть пряжку, затем сам шлемом покрылся. У них у обоих были шлемы глухие, без забрал, с узкими прорезями в наличниках.
Лютгер свой подшлемный ремень застегнул собственноручно. Ему потянулись было помочь сразу двое полубратьев, но он отстранил их.
У него-то шлем был снабжен забралом, однако поднимать его было не время, так что мир Лютгера тоже сразу сузился до просвета глазной прорези.
