Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
Евнух отличался дородностью: толстые щеки лоснились, а маленькие глазки-буравчики почти полностью скрывались в складках между бровями и веками. Да уж, красавчиком его назвать было никак нельзя! Но из беседовавших он показался Кёсем-султан самым умным. В конце концов, постоянные интриги гарема воспитывают осторожность и закаляют разум.
Третий же явно происходил из знатного рода, и сначала Кёсем подивилась превратностям судьбы, которая свела этого юношу с его собеседниками. Но потом, поразмыслив, султанша пришла к выводу: этот юноша явно не был старшим сыном, да и вторым сыном – вряд ли. Какой-то влиятельный отец сумел выбить ему мелкую должность при дворе, а дальше молодой человек вынужден был крутиться сам, держать уши широко открытыми, а вот рот – плотно закрытым. Первое ему явно удавалось, второе – не очень.
Одет юноша был в зеленый кафтан с ложными рукавами. Ткань дорогая, шерстяная, но тонкая. Богато расшитые остроносые туфли выглядывали из-под роскошного одеяния, намекая на то, что в деньгах молодой придворный не стеснен.
Судя по всему, остальные беседующие не случайно встречаются с ним: продажа слухов и сплетен во дворце поставлена была на широкую ногу, и на этот товар всегда находились купцы. А ежели распоряжаться слухами умеючи, то добиться можно было многого. Другой вопрос, что юноша вряд ли умел как отделять жемчужины смысла от пустых раковин глупости, так и слушать, не выдавая собственных мыслей. Возможно, тот же евнух с радостью продаст сведения, которые выудил из молодого царедворца, другому такому же – ну или кому поумнее.
Кёсем разглядывала этих троих из-за тонкой занавески с многочисленными дырочками, которая позволяла видеть весь коридор, а самой оставаться незамеченной, и гадала, к чьей партии принадлежит юноша, а кого представляет на самом деле евнух? Со стражником-то все понятно: он представляет янычар и, значит, партию военных. Впрочем, сошка он явно мелкая, многого знать по положению своему не может. А вот об остальных нужно будет повыспрашивать, ведь от этого смысл беседы может измениться до неузнаваемости.
Впрочем, одна из обсуждаемых тем ее действительно взволновала. И немудрено, ведь не каждый раз слышишь, как нижестоящие всласть сплетничают, ни много ни мало, о тебе самой!
– Ну-у-у… – Вислоусый стражник со значением подкручивал усы до тех пор, пока маленький кошелек не перекочевал из ладони юноши в его собственную, а оттуда – за алый кушак. Уж там-то его никакие воры не достанут! – Слухи и впрямь разные ходят, и пересказывать их мне, прямо скажу, неохота…
«Потому что половину ты только что придумал и все равно выложишь рано или поздно, а половину тебе пересказал тот самый евнух», – не без ехидства подумала Кёсем.
– Однако, почтенные, могу поведать то, чему сам я был свидетелем, и пусть Аллах поразит меня молнией на этом самом месте, ежели совру хотя бы в малости!
Стражник гордо выпятил подбородок, но то ли Аллаху не было дела до его мелочной похвальбы, то ли и впрямь не лгал он… Ну разве что преувеличивал чуть-чуть, самую малость.
– Так вот, многодостойные: однажды заступил я на пост и вдруг вижу Кёсем-султан. Вижу вот этими самыми глазами, так же ясно, как вас нынче!
Слушатели закивали. Очевидно, слепотой стражник и впрямь не страдал. Ну или только чуть-чуть, да. Самую малость.
– Само собой, я поклонился и приветствовал ее, как и подобает приветствовать великую хасеки. Она же одарила меня царственным кивком и прошла вглубь во-он того коридора!
Взмах широкой, похожей на лопату руки, – и слушатели, словно завороженные, уставились по направлению «во-он того коридора», как будто рассчитывали увидеть там Кёсем-султан.
– Разумеется, уважаемые, я ни слова более положенного ей не сказал и вообще выказал всяческое почтение. Она скрылась, и я продолжил дежурство. Но вот что удивительно – солнце совершенно не сдвинулось на небосводе, то есть не прошло и часа, как из той же самой двери вышла… – Стражник одарил затаивших дыхание собеседников весьма значительным взглядом: – Вышла Кёсем-султан, провалиться мне на этом самом месте!
– Но… как же так? – изумленно вытаращился вельможа.
Евнух глубокомысленно потер расплывшийся подбородок и изрек:
– Такое вполне возможно. Коридоры дворца извилисты, и почему бы султанше не сделать по ним полный круг?
Стражник сокрушенно покачал головой:
– Так-то оно так, уважаемый, однако одеяние на ней было совершенно иным! Уж голубое-то платье я с шафрановым не перепутаю. И в следующий раз она одарила меня лишь легким кивком, почти незаметным, когда я приветствовал ее. И ушла. Во-он в тот коридор!
Евнух развел пухлыми руками:
– Воистину женщина имеет право на капризы, а уж Кёсем-султан имеет этих прав поболее иных! Что тут удивительного?
Юноша-придворный с напускным сожалением вздохнул:
– Может, и ничего, но человек, весьма достойный доверия, говорил мне, что, когда Кёсем-султан видели в покоях Мустафы… – юноша понизил голос до шепота, Кёсем пришлось вслушиваться, чтобы уловить, о чем он говорит, – в то же самое время она говорила с генуэзскими собаками, да покарает их Аллах!
Самое время порадоваться бы – вот и выяснилось, к какой партии принадлежит болтливый придворный, – но Кёсем чувствовала глухое раздражение. Доигрались девочки, значит… Добегались.
Обе Хадидже выросли в изумительных красавиц: именно выросли, хотя обе давно полагали себя более чем взрослыми и, по правде говоря, имели для того основания. Но у юного женского тела свои законы, оно иной раз продолжает взрослеть даже после того, как его обладательница успела побывать возлюбленной или даже матерью. Особенно когда это случается столь же рано, как в Дар-ас-саадет.
Тут Кёсем поневоле подумала о своих годах – и искренне изумилась, осознав, насколько недавно она, оказывается, преодолела рубеж тридцатилетия. «В возрасте пророка Исы», как говорят христиане, верующие в этого пророка как в сына Аллаха. И даже этого возраста она на самом-то деле не достигла. «Бабушке Сафие», какой та увидела юную Махпейкер, во внучки уже не годишься, но в самые младшие дочери – вполне.
А казалось – такая долгая жизнь позади… Воистину рано взрослеют в Дар-ас-саадет. И до подлинной старости тоже доживают нечасто.
Она внимательно посмотрела на своих девочек. Хадидже-первая была чуть более смуглой, большеглазой и сохранила удивительную гибкость. Хадидже-вторая отличалась величавостью и грациозностью, двигалась, словно дивная пери, и, как сказал в свое время сам султан Сулейман: «Милая моя, станешь свечой, а твой милый – мотыльком».
Пусть и не знал султан тогда Хадидже-второй, но живи она в то время… о, живи она в то время, вполне могла бы вдохновить поэта Мухибби[1] на эти строки!
В глубине души Кёсем, конечно, знала цену и величавости этой, и изяществу, и томному взору, и показной скромности… Тяжким трудом, потом и слезами измерялась эта цена, трудом юной девочки-ученицы, слезами служанки, изнурительными тренировками фаворитки-гёзде! И пускай сплошная фальшь была в сладких улыбках и томных вздохах, но здесь, в гареме, фальшь ценилась, особенно если была подана столь изысканно.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
