Книга Клетка для сверчка - Анна Малышева

Воздух в кабинете покойного коллекционера был стылый, неподвижный, каким он бывает в нежилых комнатах, где не говорят, не смеются, не дышат люди. Лица Александры словно коснулась холодная влажноватая ладонь. Она передернула плечами, оглядываясь, в то время как Ольга возилась у самого дальнего шкафа, отпирая дверцу, а Штромм ходил из угла в угол, тут и там щелкая выключателями. По стенам и под потолком медленно, неохотно разгорались белые матовые плафоны, изливая приглушенный молочный свет.

К окну, закрытому снаружи ставнями, был придвинут большой письменный стол. Когда над ним засветилась большая лампа под белым абажуром, Александра разглядела сквозь оконные стекла, что ставни из листового железа заперты изнутри железными засовами. К столу было придвинуто потертое кожаное кресло. Рядом, в углу, втиснулась узкая кушетка, похожая на медицинскую. Остальную обстановку кабинета составляли шкафы самых разных размеров, явно собранные здесь не ради красоты и не в угоду определенному стилю. Преобладали грубые рыночные изделия пятидесятых годов двадцатого века — громоздкие, солидные, с застекленными дверцами, забранными изнутри белыми складчатыми занавесками. Все дверцы были снабжены замочными скважинами, как отметила Александра. Здесь не было ни одной картины, ни одной фотографии в рамке, ни единой личной вещи бывшего владельца — ничего, что говорило бы о его личности, прямо или косвенно. Комната была угрюма, безлика и напоминала запасник небольшого захудалого музея.

Ольга все еще не могла сладить с замком, слышалось тугое, раздражающее щелканье ключа, который проворачивался в скважине. Штромм подошел к девушке:

— Дай… Да это же совсем другой ключ! Вот этот — от шкафа! Что с тобой?

— Ничего… — тихо ответила та, отходя в сторону. — Не знаю. Погода, весна…

Штромм быстро взглянул на Александру, повернул в замке ключ, отворил дверцу. Художница приблизилась, бессознательно насторожившись, словно шкаф заключал в себе некую притаившуюся угрозу — вроде впавшей в зимнюю спячку гадюки.

Но ничего угрожающего она не увидела. На полках стояли картонные коробки с наклеенными этикетками, исписанными мелким аккуратным почерком — буква к букве. «Обычный шкаф коллекционера-барахольщика, — думала она, следя за тем, как Штромм проводит пальцем по этикеткам, вчитываясь в надписи. — Не сейф. Никакой сигнализации. Эту дверцу любой мальчишка сломает гвоздодером. Даже я сломаю. А четки, если верить Штромму, стоят огромных денег?»

— Вот!

Штромм расшатал одну из коробок в верхнем ряду, рывком достал ее, перенес на стол и снял крышку. Коробку он подвинул так, чтобы свет лампы падал прямо вовнутрь.

— Идите сюда, взгляните! — пригласил он Александру.

Художница подошла и вытянула шею, все еще держась настороже. Ольга осталась стоять в стороне. Она тоже не сводила напряженного взгляда с коробки, с того самого момента, как та была извлечена из шкафа.

На дне коробки обнаружился небольшой мешочек из белого хлопка. Штромм благоговейно извлек мешочек и взвесил его на ладони:

— Каждый раз волнуюсь, когда прикасаюсь к этому чуду… Александра, вас ждет удивительная встреча с оттоманским фатураном!

Он потянул завязку, раскрыл мешочек и осторожно вытряхнул в другую ладонь его содержимое. Кончиками пальцев взял четки за одну бусину и поднес их к лампе, так что они оказались просвеченными насквозь. На лице коллекционера застыло выражение религиозного экстаза. Резкие черты смягчились, сверлящие глаза заволокла водянистая мечтательная дымка.

— Вот, — выдохнул Штромм. — Полюбуйтесь… Потом вы сможете рассказывать, что видели оттоманский фатуран.

Александра смотрела на четки, стремясь запомнить каждую мелочь, как всегда, когда сталкивалась с незнакомым объектом в своей сфере деятельности. С первого взгляда изделие не поражало ни дороговизной материала, ни красотой исполнения, но привлекало своей безусловной необычностью. Массивные, размером со средний грецкий орех, бусины были нанизаны на черный шнурок, каждую бусину отделял от другой узелок. Такая низка «через узелок» была характерна для многих старых изделий — если четки или ожерелье случалось разорвать, бусины не рассыпались. Четки имели в длину по окружности не более пятидесяти сантиметров, как определила на глаз Александра. Их центром являлась более крупная бусина, которая закреплялась шелковой кистью, изрядно засаленной и неприглядной. Кисть, несомненно, была аутентичная, ровесница самих четок. Штромм держал четки прямо напротив лампы, так что Александра могла оценить их глубокий красновато-коричневый тон, в самом деле очень оригинальный и красивый. Это был тот самый глубокий теплый цвет глинтвейна, красного чая и гречишного меда, осенних листьев и кленовой патоки.

— Это сделал большой мастер, — тихо произнес Штромм. Его влюбленный взгляд, устремленный на четки, был нежен и почти робок. — Имя его неизвестно, конечно. Настоящие четки-komboloi, Александра, сделаны в Турции, в начале двадцатого века. Подлинным оттоманским фатураном можно называть только те четки, которые производились там до конца сороковых годов.

— Вы позволите? — тихо произнесла художница, протягивая руку. Ей показалось, что Штромм испытал секундное замешательство. Впрочем, он тут же подал ей четки:

— Конечно, возьмите, подержите. Ощутите их. Это незабываемое мистическое переживание, без преувеличений могу сказать. Знаете, я завидую религиозным людям, они обладают тем, что мне недоступно, — верой. Должно быть, это прекрасно — просто верить, не торгуясь со здравым смыслом, с действительностью… Верующие люди не боятся смерти, вы замечали это? Я не таков. Но когда я держу эти четки, то как будто верю во что-то…

Штромм говорил словно сам с собой, безотчетно улыбаясь и не сводя взгляда с объекта своего обожания. Александра осторожно взвесила четки в ладонях, подняла, взглянула на просвет. Вблизи обнаружилось, что каждая бусина была покрыта резьбой. Довольно примитивный геометрический рисунок, несколько сходящихся к центру борозд, повторялся из раза в раз.