— Не ходи туда, сынок.
Звякнули золотые браслеты. Перса поспешила за сыном, схватила его за руку.
— Не твое это дело, сын.
— Что ты об этом знаешь?
— Она — гаджио. И говорят, она еще и ведьма.
Доминик решительно зашагал дальше, Персе приходилось бежать, чтобы поспевать за ним.
— Помни о своем обещании. Ты не должен вмешиваться.
Доминик не останавливался.
— Она уже околдовала Вацлава. Она и тебя околдует.
Доминик усмехнулся. Будь он ребенком, он поверил бы матери, но он много читал. И давно перестал быть суеверным.
— Не буду я вмешиваться. Я просто хочу посмотреть, что происходит. Иди к повозке. Я скоро вернусь.
Перса печально смотрела вслед уходящему сыну. Доминик спиной чувствовал ее взгляд, ее порицание, ее беспокойство, но… продолжал идти. Настоящий цыган просто не заметил бы чужой ссоры, уважая право на личную жизнь. Доминик не мог не замечать подобных вещей. Все-таки он был ненастоящий цыган. Доминик приласкал своих лошадей, шепнул им пару ласковых слов и наконец подошел к повозке Вацлава. Из темноты он смотрел на освещенный светом костра круг, на котором разворачивалась драматическая сцена.
Угрюмый волосатый цыган, которого Доминик знал с детства, уперев руки в бока, стоял над красивой маленькой женщиной с огненно-рыжими волосами, глядевшей на него со страхом и отвращением. Рубаха висела на Вацлаве клочьями, спутанные пряди падали на налитые кровью глаза, лицо потемнело от гнева.
Женщина смотрела на него, высоко подняв голову, сжав кулаки. Непокорные кудри рассыпались по плечам, белая блуза ее, рваная и грязная, закрывала только соски полных высоких грудей. Даже отпечаток ладони Вацлава на щеке женщины не мог испортить красоты ее лица.
— Ты обманула меня! — ревел Вацлав. — Надула! А я еще отдал за тебя чуть ли не последнее золото!
— Сколько можно повторять: я смогу достать тебе деньги, больше золота, чем ты сможешь унести, если ты меня отпустишь.
— Ты что, за дурака меня принимаешь?
Вацлав снова ударил ее по лицу. Женщина пошатнулась, но устояла на ногах.
Сердце Доминика заныло, но он не тронулся с места. Он был цыганом, пусть только наполовину, и должен подчиняться цыганским законам.
— Мне не нужны твои деньги! — кричал Вацлав. — Мне нужна ты, а не деньги! Я предложил тебе жениться. Ты отказала мне, опозорила меня перед моими людьми. Пора научить тебя, как быть послушной.
Схватив женщину за связанные руки, Вацлав потащил ее к дереву. Доминик ошалело смотрел, как мужчина отрезает веревку, а потом, задрав ей руки высоко над головой, привязывает несчастную к дереву. Рванув блузу, Вацлав обнажил кожу, белейшую и нежнейшую из тех, что доводилось видеть Доминику.
Ты научишься выполнять мои приказы, узнаешь, что такое покорность. Не беда, если для этого придется использовать кнут.
У Доминика пересохло во рту. Если Вацлав купил женщину, он мог делать с ней все, что хотел. Рука Доминика непроизвольно сжала деревянный обод колеса, но он заставил себя остаться на месте.
Вацлав отвернулся, чтобы вытащить кнут, которым стегал лошадей, и глаза женщины, яркие, изумрудно-зеленые, впились в его спину так, как через несколько секунд, должно быть, вопьется в ее тело плетка.
— Никогда я не покорюсь тебе, слышишь! Я презираю тебя и все твое цыганское племя! Вы не можете обходиться без насилия и жестокости! Вы не люди, вы — звери!
Женщина вздрогнула всем телом, но приняла первый удар молча.
Тонкая красная черта прорезала первозданную белизну ее кожи. Ни крика, ни стона — она только сильнее прижалась щекой к шершавому стволу дерева.
Но когда женщина закрыла глаза и закусила губу, Доминик не выдержал. Он вышел из темноты как раз в тот момент, когда плеть готова была опуститься на спину женщины во второй раз. Вацлав опустил руку.
— Кажется, мой друг, у тебя трудности с воспитанием этой женщины, — произнес Доминик как можно спокойнее.
Он говорил по-английски, продолжая беседу на том языке, который использовали эти двое. Доминику пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы не вырвать плеть из рук Вацлава и не отхлестать его самого.
— Иди отсюда, Домини, не твое это дело.
— Я просто зашел на огонек. Мы так долго не видались.
— Не время сейчас для приветствий. Как видишь, я занят другими делами.
— Да, кажется, — проговорил Доминик, но уходить он не собирался.
— Женщина заслужила порку, — сказал Вацлав, впрочем, не очень уверенно, как будто оправдывался.
— Возможно. Если она твоя, ты, конечно, можешь делать с ней, что пожелаешь,
— Тогда почему ты вмешиваешься?
— Я думал, что могу помочь. Может быть, все это можно решить по-другому, — заметил Доминик, пожав плечами. — Впрочем, золото тебя, вероятно, не интересует.
И снова во взгляде Вацлава проскользнула неуверенность. Он нерешительно посмотрел на женщину, привязанную к дереву. Видно было, что Вацлаву не очень-то хочется мучить ее, но она не оставила ему выбора: если он ее не проучит, то соплеменники будут смеяться над ним.
— Я думал, может быть, за хорошее вознаграждение ты мог бы избавиться от такой обузы.
Вацлав взглянул на женщину, и в глазах его отразилось желание. Женщина плюнула на землю.
— Какое вознаграждение? — спросил Вацлав.
— Я заплачу тебе в два раза больше, чем ты за нее отдал.
— Королевская щедрость. Рыжая девка обошлась мне в кругленькую сумму.
Она, видимо, стоила этих денег.
— Втрое против твоих, — прошептал Доминик.
— Ты покупаешь ее на беду, Домини. Она и тебя изведет.
— Ну что же, я рискну. Я предлагаю тебе вчетверо больше, чем ты за нее заплатил.
Лицо Вацлава, и так красное от гнева, побагровело.
— Так, значит, мешок с деньгами? Думаешь, раз у тебя полно золота, ты можешь купить все что захочешь, так, дидикай?
Вацлав употребил цыганское ругательство, примерно то же, что гаджио, полукровка. В детстве, Доминику часто приходилось слышать это слово, но с годами он завоевал достойное место среди своих сограждан, и называть его дидикаем перестали. Сейчас его будто ножом резанули.
— Ты хочешь эту женщину? Тогда я продам ее тебе за сумму в шесть раз большую, чем платил я.
Вацлав бросил вызов, напомнив Доминику о его происхождении. Ни один настоящий цыган не смог бы выложить таких денег. Доминик взглянул на женщину. Та, повернув голову, с тревогой наблюдала за торгом. То, что осталось от ее блузы, потемнело от крови, веревка жестоко врезалась в кисти. Права била мать — не стоило сюда приходить. А сейчас он уже не мог уйти.
