Книга Неизвестным для меня способом - Макс Фрай

Наутро настроение было скверное. И даже на похмелье не спишешь, не с чего ему быть. Сколько там того пива выпили, выветрилось прежде, чем до дома дошел.

Какое-то время делал вид, будто не знает, с чего вдруг ему так паршиво. Но знал, конечно. Из-за дурацкой надписи. И даже не потому, что испортил, дурак, хорошую чистую стену. А потому, что не придумал ничего более остроумного, чем написать там свое дурацкое, никому не интересное имя. И еще более дурацкий возраст. Как будто кроме меня, скучного идиота, и моих паспортных данных ничего больше на свете нет.

Весь день ходил как в воду опущенный. Все его раздражало – сырая погода, затянувшаяся возня с документацией на работе, озабоченные физиономии коллег. Но больше всего – собственное отражение. В офисе как назло было много зеркал и просто блестящих отражающих поверхностей, так что отовсюду, куда ни глянь, таращилось его собственное лицо, бледное, щекастое, с широко расставленными глазами и слишком высоким лбом; слава богу, пока без залысин, с ними я буду выглядеть совсем как старый мудак, – тоскливо думал он.

Есть не хотелось. Вместо обеда пошел пить кофе, причем не в ближайшую кофейню, а аж за реку, в условно любимую; на самом деле просто когда-то назначенную любимой, уже сам забыл почему. Взял чашку, вышел на улицу, сел на влажный металлический стул. Пил мелкими глотками горький горячий кофе, который, положа руку на сердце, не особо любил. И не то чтобы испытывал от него такую уж великую бодрость. Просто все вокруг пили кофе, и он за компанию как-то втянулся и привык. Подумал: интересно, а я вообще хоть что-нибудь люблю из того, что каждый день делаю дома и на работе? Или только по привычке думаю, будто люблю?

Правильного ответа на вопрос не было. По крайней мере, уж точно не прямо сейчас, потому что в таком настроении еще поди вспомни, что означает «люблю». Что при этом полагается чувствовать? Он не знал. Подозревал, что вообще никто ничего не любит, только влюбляются иногда, но это другое, это как раз понятно. Влюбляются в людей, а не в напитки. Не в предметы, не в помещения, не в города, не в образ жизни и тем более не в работу. Уж точно не в нее. Влюбленность – приятное состояние, спасибо биохимии организма; пока влюблен, тебе нравится все остальное, просто за компанию. Ну, почти все. Жалко, что влюбленность быстро проходит. По крайней мере, у него всегда было так.

Подумал, как часто в последнее время думал: может, зря я расстался с Сабиной. Я ее не любил, да и она не особо пылала, но на свадьбу надеялась до последнего, очень уж хотела детей. А дети, как говорит Йенс, необходимая штука для всякого думающего человека: когда окончательно понимаешь, что в жизни нет никакого смысла, можно сказать себе, что живешь ради них, и это будет как минимум не совсем уж бездарным враньем.

Сказать, что все эти раздумья за кофе не особо подняли ему настроение, означало бы здорово преуменьшить проблему. Но не подняли, факт.

Когда закончил работу, уже стемнело. И начался – даже не то чтобы дождь, а такая противная ледяная мокрая морось, от которой не помогает зонт, потому что она не падает с неба, а просто есть, сразу везде, включая пространство между одеждой и телом, добро пожаловать в подводный мир. Но все равно пошел не домой, а к Йенсу. Не в гости, а просто забрать машину. С утра не успел, а в обед просто не вспомнил, хотя вполне мог бы успеть обернуться; все лучше, чем в одиночку за горьким кофе страдать.

В последний момент, уже с улицы, вернулся в офис, открыл кладовку уборщицы, где хранились, помимо прочего, тряпки и губки, сунул в карман одну; подумав, взял и флакон с чистящим средством, не идти же за ним в магазин специально, завтра верну.

Такая вроде бы ерунда, но от решения стереть глупую надпись у него мгновенно прибавилось сил, и даже настроение начало подниматься. Великое все-таки дело, когда можно собственноручно исправить глупость, которую непонятно зачем совершил.

И уже ни усталость, ни голод, ни мерзкая промозглая «мряка», как называла такую погоду бабка, не смогли испортить ему прогулку. Так торопился, что шел почти вприпрыжку – где ты, испачканная стена? Сейчас до тебя доберусь! Ни единой буквы не оставлю от дурацкого Павла. Ишь, выискался тут.

…Стена была на месте, освещавший ее фонарь тоже. А вот надпись за день изрядно приросла – и словами, и цветом, и, чего уж, смыслами. Теперь там было написано в столбик:

«Меня зовут Павел, мне тридцать восемь лет.

Я художник. У меня есть кот.

Я – падший ангел. Господь отвернул от меня свой сияющий лик».

Строчка про художника и кота была ярко-зеленая. А сообщение про падшего ангела мерцало в темноте, как будто и правда самый настоящий ангел написал его пером, выдернутым из собственного поникшего крыла.

Несколько раз перечитал написанное. И честно говоря, отчаянно позавидовал этому новому, незнакомому Павлу тридцати восьми лет. Надо же, художник! Сумел, значит, сделать рисование настоящей профессией, в отличие от меня. И кота завел, такой молодец, а я все никак не решусь, как будто сам себе теперь мама с папой, которым проще все запретить, чем позволить и потом разгребать последствия – в частности, чистить лоток. Что Господь от него отвернулся, это, конечно, проблема. Но, с другой стороны, этот падший Павел хотя бы точно знает, что Господь есть. А что до сияющего лика, который теперь недоступен, так, положа руку на сердце, кто из нас, не-падших, не-ангелов, его вообще хоть когда-нибудь видел? То-то и оно.

Стереть надпись рука не поднялась. Да скорее всего и не получилось бы, маркеры без какого-нибудь хитрого специального растворителя не сотрешь. Поэтому он просто долго стоял у стены, зачем-то снова и снова перечитывал написанное; наконец развернулся и пошел прочь. Чувствовал себя озадаченным, сбитым с толку; самое удивительное, что ему внезапно понравилось быть таким. Лучше гадать, кто и зачем написал про кота и ангела, чем тосковать, раздражаться, ругать себя, жалеть неизвестно о чем, как сегодня с утра, как вчера ночью, как позавчера, как три года назад, как давным-давно, лет десять на самом-то деле. С тех пор, как окончательно перестал рисовать.