— Вряд ли он успел, — небрежно отмахнулась Гера. — Давай, действуй!
Став невидимой, Эрида тут же телепортировалась прямо во дворец фиванского царя, который (дворец) напоминал руины после внезапного налета ужасных птиц — стимфалид. Правда, то крыло, где проживали Алкмена с Амфитрионом, как ни странно, совсем не пострадало.
Оставаясь невидимой, Эрида беспрепятственно проникла в спальню малютки, да так и застыла на пороге с открытым ртом, увидав возлежавшего на полу громадного обнаженного красавца-мужика. Мужик был просто чудовищен (в хорошем смысле), рельефные мышцы из него так и перли. Было похоже, что обнаженный атлет дремал.
Впав в состояние полной опупелости, Эрида перестала быть невидимой, и прекрасный гигант не замедлил проснуться.
— Опа! — сказал он, увидав перед собой изящную бледную брюнетку.
— А где малютка? — слегка заикаясь, неуверенно спросила богиня раздора.
— Я малютка, — улыбнувшись, проникновенным басом ответил Геракл.
Прозрачный сосуд с двумя змеями выпал из руки Эриды и со звоном разлетелся о мраморный пол.
— Дорогая, можешь называть меня как тебе нравится. — Геракл грациозно поднялся с пола. — Хочешь, и только для тебя, я буду малюткой?
Герой медленно подошел к по-прежнему оцепеневшей богине, по пути с легкостью раздавив босой пяткой двух маленьких змеек. Затем он заключил Эриду в могучие объятия и запечатлел на ее изящных устах долгий страстный поцелуй.
Богиня вскрикнула и потеряла сознание.
— Моя кровь! — бил себя кулаком в грудь подпрыгивавший на Олимпе Зевс. — Трижды моя кровь!
Так не удалось сбыться самой первой интриге коварной Геры.
* * *
Пораженный внезапным волшебным взрослением своего приемного божественного сына, полководец Амфитрион после ухода Гермеса на всякий случай пригласил к себе известного сумасшедшего прорицателя Тиресия, ибо в то время в Греции (как бы странно это ни звучало) больше доверяли сумасшедшим прорицателям, чем всемогущим богам.
Тиресий в Фивы незамедлительно прибыл, но, к сожалению, в последнее время дедок находился в состоянии глубочайшего старческого слабоумия. Во всяком случае, Геракл смотрел на прорицателя с большой враждебностью…
* * *
— Хороший песик. — Тиресий ласково поглядел на сидящего в ворохе пеленок героя. — Какая отличная черная масть. Будете разводить, оставите мне одного, всех не топите.
Алкмена с Амфитрионом в замешательстве переглянулись.
Сопровождавший старика юноша (на чье плечо прорицатель всё время опирался) тихонько шепнул в сторону:
— Вы, главное, ничему не удивляйтесь, он раньше ветеринаром был у царя Микен.
— Ну, так в чем ваша проблема? — Тиресий внимательно осматривал Геракла. — Лапку он уже поднимает?
— Поднимаю, — злобно огрызнулся сын Зевса.
— Хороший песик, — повторил старикан и потрепал Геракла по холке.
Тут герою надоело это изощренное издевательство, и он, очень натурально зарычав, слегка тяпнул Тиресия за дряблую руку.
— Ой-ей-ей! — вскричал прорицатель, падая навзничь. — О, Зевс, он меня укусил!
— Геракл! — гневно воскликнула Алкмена. — Фу… то есть прекрати немедленно!
— Да ладно, — усмехнулся герой и с поэтической тоской во взгляде стал смотреть в распахнутое окно.
— Ой-ей-ей… — продолжал причитать Тиресий. — Он, наверное, бешеный. Теперь я пропал, а ведь на следующей неделе только собрался в восемнадцатый раз жениться. Жаль, невеста расстроится, ведь ей всего-навсего тринадцать.
Амфитрион взялся за голову, а Зевс на Олимпе гневно топнул ногой, и старичка тут же как подменили.
Прорицатель без посторонней помощи поднялся с пола, решительно отряхнул одежду и твердо объявил:
— Великие подвиги ждут сына Зевса! — Любующийся облаками Геракл скептически приподнял правую бровь.
— Всего он их совершит ровно двенадцать, — продолжал Тиресий. — На всю Аттику прославит он свое великое имя и вскоре после этого достигнет божественного бессмертия!
Тут старик несколько поник и, опираясь на твердое плечо верного проводника, прошествовал к выходу из детской. Но на пороге вдруг задержался, обернулся и вкрадчиво добавил:
— Давайте ему козье молоко в небольшой мисочке два раза в день.
И, преисполненный безумного достоинства, Тиресий покинул полуразрушенный дворец фиванского правителя.
— М-да, весьма недурственно, — изрек Геракл, имея в виду не то пейзаж за окном, не то пророчество сумасшедшего старика.
* * *
Узнав, какая грандиозная слава ожидает приемного сына, Амфитрион решил дать дитятке самое лучшее воспитание, достойное истинного героя. Понятно, что если бы Алкмена изменила старому вояке с кем-то из смертных, то полководец порешил бы благоверную в тот же день и особых угрызений совести по этому поводу не испытывал бы. Но любовница самого Зевса!
Это, знаете ли, великая честь!
Громовержец на Олимпе только одобрительно крякнул, с видом заправского знатока (маленькими глоточками) пробуя новый сорт выведенной Дионисом амброзии.
Говорить Геракл, судя по всему, уже умел, причем, как выяснилось, довольно бойко. В ругани герой тоже немало преуспел. По крайней мере то, что слетало с его уст, когда он рушил фиванский дворец, заставило покраснеть не только его родителей.
С женщинами у сына Зевса также всё было в порядке. Во всяком случае, многие видели выбежавшую из его покоев растрепанную чернявую красотку с припухшими губами.
Но вот в остальном… В остальном Геракла требовалось немного подучить. Не только о бицепсах пасынка решил позаботиться Амфитрион, но и о его сером веществе, в простонародье именуемом мозгами.
Сына Зевса быстро обучили читать, писать и танцевать. Но вот с пением и игрой на кифаре получилась серьезная загвоздка.
Учить музыке Геракла взялся не кто-нибудь, а брат великого Орфея Лин.
Лин был упорным педагогом, но и суровым, что сыграло в его жизни роковую роль.
В тот злосчастный день Лин занимался с сыном Зевса на природе неподалеку от руин царского дворца.
Недовольный Геракл стоял у высокого пюпитра и до рези в глазах вглядывался в восковую дощечку с нотами и текстом знаменитой лирической народной песни. В правой, заведенной за спину руке герой держал каменный метательный диск, которым он незаметно для учителя ловко поигрывал.
— Итак, всё сначала! — строго приказал музыкант и звонко ударил по струнам кифары.
Геракл сделал одухотворенное лицо (так, как учил его Лин) и гулким басом утробно взвыл:
— О птичка, птичечка…
— Нет-нет-нет! — Брат Орфея как ужаленный вскочил с небольшого круглого камня. — Сколько раз можно тебя учить?! Ведь есть элементарные понятия о мелодии. Я понимаю, что у тебя отродясь не было слуха. Но это не оправдание, в конце концов. Мало ли, у меня, может быть, тоже слуха нет, но это не значит, что я не могу стать самым великим певцом и музыкантом Греции!
