Томми так ни разу и не удалось одержать верх в этих словесных баталиях, но он все равно не терял надежды.
"Конечно, нет, - говорил он, - просто для этого существуют другие, более цивилизованные способы". "Какие же это?" - спрашивала его мать и, хитро прищурившись, укладывала его на обе лопатки одной-единственной фразой: "Или ты считаешь, что я должна послать твоему отцу открытку по почте, чтобы выказать свое уважение?"
И вот теперь, сидя за рулем собственного сверкающего "Корвета" и испытывая от этого не больше удовольствия, чем если бы это был подержанный, разваливающийся на ходу пикап, Томми Фан чувствовал внутри унылую, холодную пустоту, хотя его лицо пылало от стыда за свою сыновнюю неблагодарность и неспособность принять собственную мать такой, какая она есть, принять на ее собственных условиях.
Неблагодарный сын хуже змеи за пазухой. И он, Томми Фан, несущийся сквозь темную калифорнийскую ночь, и есть этот неблагодарный сын. Себялюбивый, злой, растерявший всю свою сыновнюю любовь и почтение.
Он бросил взгляд в зеркало заднего вида, почти готовый увидеть на своем лице пару холодных змеиных глаз с вертикальным узким зрачком.
Умом он понимал, что предаваться самобичеванию было в высшей степени бессмысленно. Видимо, он просто ожидал от своих родителей слишком многого, хотя в других отношениях Томми был намного последовательнее своей матери. Когда она надевала ао-дай - национальный костюм, состоящий из широкой развевающейся туники и таких же просторных штанов из легкого шелка, выглядевший, правда, в этой стране столь же неуместным, как и шотландская клетчатая юбка, - то становилась миниатюрной и хрупкой, как маленькая девочка в одежде взрослой женщины, однако на самом деле его мать не была ни слабой, ни беззащитной. Наделенная редкой целеустремленностью и железной волей, миссис Фан становилась домашним тираном, когда ей это было нужно, и умела вкладывать все свое неодобрение в единственный взгляд, обжигавший сильнее, чем удар хлыста.
Все эти мысли немилосердно терзали Томми, и его лицо пылало от стыда. Заплатив огромную сумму денег, ценой огромного риска его мать и отец вывезли Томми, его двух братьев и сестру из Страны Чайки и Лисицы, спасли их от произвола, чтобы они в конце концов очутились в этой стране неограниченных возможностей и перспектив. Да за одно это он обязан был почитать и беречь своих родителей!
- Я неблагодарная скотина! - громко сказал Томми. - Кусок дерьма - вот что я такое!
Остановившись на красный сигнал светофора на развилке между Короной Дель-Мар и Ньюпорт-Бич, Томми еще глубже погрузился в покаянные размышления.
Разве умер бы он, если бы принял приглашение на ужин? Мать приготовила для него суп из креветок с морской капустой, ком-тай-кам и жаренные в масле овощи с соусом "Ну ок-Мам" - три блюда, которые Томми больше всего любил в детстве. Да она, наверное, целый день не выходила из кухни, стремясь заманить в гости непутевого младшего сына, а он отверг приглашение, безжалостно разрушив все ее надежды. Это было непростительно, тем более что он не был у родителей вот уже несколько недель...
"Стоп, какие несколько недель?" - спохватился Томми. Это его мать сказала: "Ты не бываешь у нас неделями, Туонг". В телефонном разговоре Томми напомнил ей, что сегодня был только четверг и что они вместе провели воскресенье, но уже через несколько минут он сам поверил в ее небольшое преувеличение!
Неожиданно собственная мать показалась Томми карикатурной азиатской мамашей из старых фильмов и книг - властной, как Безжалостный Минг, и лукавой, как Фу Манчу.
Моргая, Томми поднял взгляд на светофор. Там все еще горел красный, запрещая проезд. Как он мог так плохо думать о своей матери?! Это только подтверждало его первоначальный вывод: он был неблагодарной свиньей.
Больше всего на свете Томми хотелось стать настоящим, стопроцентным американцем, без дураков. А не каким-то там "американцем вьетнамского происхождения"! Но для того, чтобы достичь этого, вовсе не обязательно было отрекаться от семьи и грубить своей горячо любимой матери.
Безжалостный Минг, Фу Манчу, Желтая Смерть... И все это - о матери! Да он просто спятил! Похоже, Томми Фан всерьез вообразил себя белым!
Он посмотрел на свои руки, лежащие на руле. Кожа на них была цвета начищенной бронзы. А глаза? Глядя в зеркало заднего вида, Томми некоторое время изучал свои темные и узкие азиатские глаза и невесело размышлял о том, как опасно подменять себя реального выдуманным, пусть и идеальным, персонажем.
Фу Манчу...
Если он мог так нехорошо подумать о своей матери, то в конце концов он может не сдержаться и сгоряча высказать это прямо ей в лицо. И это ее убьет.
При мысли о том, что может случиться, Томми почувствовал, как от ужаса у него перехватило дыхание, во рту пересохло, а горло стиснул такой сильный спазм, что он не в силах был даже сглотнуть. Нет, он не должен допускать этого. Уж лучше он возьмет пистолет и застрелит ее - это будет гораздо милосерднее. Просто выстрелит ей прямо в сердце - и все! Вот каким он стал! Сыном, который произносит слова, способные убить мать вернее, чем выстрел в сердце.
Красный сигнал светофора сменился зеленым, но Томми не сумел сразу снять ногу с педали тормоза. Тяжкий груз вины сковал его по рукам и ногам. Позади "Корвета" сердито загудел автомобиль.
- Я же просто хочу жить своей собственной жизнью! - жалобно проговорил Томми, опомнившись и трогаясь с места. И тут же поймал себя на том, что в последнее Время он что-то слишком много разговаривает сам с собой вслух. Должно быть, стремление жить своей собственной жизнью и одновременно оставаться хорошим сыном постепенно сводило его с ума.
Его рука сама собой потянулась к телефону. Он хотел перезвонить матери и спросить, все ли еще в силе приглашение на ужин.
- Автомобильные телефоны - для больших шишек.
- Так было раньше, но не сейчас. Теперь каждый может себе позволить...
- Я - не могу. И потом, разговаривать по телефону и вести машину слишком опасно.
- У меня еще не было ни одной аварии, мама.
- Нет - так, будет".
Он услышал эти слова так ясно, словно они звучали не в его памяти, а наяву, и отдернул руку.
На обочине шоссе Пасифик-Коуст промелькнуло кафе, стилизованное под закусочную пятидесятых годов. Повинуясь внезапному порыву, Томми свернул на стоянку и припарковал свой "Корвет" прямо под красной неоновой вывеской.
Внутри кафе пропахло жареным луком, шипящей на решетке гриля начинкой для гамбургеров и острыми маринадами. Уединившись в кабинке, обитой красной виниловой клеенкой, Томми заказал чизбургер, французскую картошку-фри и молочный коктейль с шоколадом.
"Цыпленок с рисом в глиняном горшочке гораздо вкуснее этих мерзких чизбургеров!" - пронеслись у него в голове слова матери.
- Принесите мне два чизбургера! - потребовал Томми, когда официантка закончила записывать его заказ и уже готова была пойти на кухню.
