Два тысячелетия после смерти Лонгина философы и художники пытаются осмыслить Возвышенное. Почему – и как – красота трансформирует наши взаимоотношения с окружающим миром? В восемнадцатом столетии ряд европейских философов – Иммануил Кант, Джозеф Аддисон и Эдмунд Берк – вернулись к идее Возвышенного, доказывая, что возвышенность отличается от простой красоты: она зависит от переживания ужаса, от «представления о боли и опасности», хотя и особого рода. По словам Аддисона, Возвышенное было «ужасом подходящего вида» и часто вдохновлялось усердной работой в искусстве, музыке или, в ином случае, величественными видами природы: альпийскими пейзажами, яростными штормами, беспредельным морским простором. Такие переживания пробуждают в нас страх, но в то же самое время вызывают в нас ощущение единения с космосом.
Конечно, существуют некоторые противоречия в переживаниях такого рода. По своей природе Возвышенное сплавляет, а возможно, даже аннулирует кажущиеся противоположности: личность и мир; изменение и постоянство; опасность и восторг. Это одновременно подъем и падение, мгновение и вечность; нас влечет к этому с непреодолимой силой, даже если обещает полностью уничтожить тот мир, который мы знаем.
Каждый во что-то верит
Духовный опыт может включать моменты освобождения от привычного восприятия мира. Катализатором иногда служит религия или эстетика природы – поэма или ландшафт, или миг безмолвной медитации.
«Духовное переживание может иногда нахлынуть, как ласковая волна, заполняя разум спокойствием глубокого благоговения, – написал немецкий теолог Рудольф Отто. – Оно может превратиться в более сложное и длительную установку души… Или вырваться внезапным извержением из глубин души, со спазмами и конвульсиями, или привести к неизвестному доселе волнению, дурманящему опьянению, восторгу и уходу от действительности».
Что это за всемогущество? Филипп Борго, профессор древней истории и религии Женевского университета, объяснял мне это так: «Бог – это величина для лучшего или худшего. Но Он не аллегория. Бог не есть что-то, означающее другое понятие. Афродита – это красота, любовь, желание, секс. Она – все это… Бог распознается эмоциями, но и эмоции это тоже Бог».
Дэвид Фостер Уоллес писал: «Не существует такой вещи, как не-поклонение. Все поклоняются. Единственный выбор, который у нас есть, это чему поклоняться».
Уоллес говорит здесь не только о духовном опыте. «Поклонение дает власть, ты в конце концов придешь к ощущению слабости и страха, и тебе понадобится еще больше власти над другими, чтобы ограничиться от своего собственного страха. Поклоняйся своему интеллекту, пусть на тебя смотрят, как на умного, но кончится тем, что ты почувствуешь себя глупым, мошенником, всегда на грани разоблачения».
Итак, мы с радостью принимаем некоторые преображающие нас формы захвата. Других отчаянно стремимся избежать.
Глава восьмая
Захват и преображение
Захват позволяет нам концентрироваться и совершать целенаправленные поступки. Сам по себе захват не придает смысла нашей жизни. Он помогает искать и ощущать смысл.
Захват не только провоцирует стресс, он может также способствовать росту и выздоровлению. У многих людей бывали моменты прозрения и изменения восприятия. Мы можем достичь состояния, в котором нас больше не будут заботить салиентные стимулы прошлого. Понимание процесса захвата помогает сделать жизнь более гармоничной. Самое малое, что оно может дать, это способность распознавать, а возможно, даже и влиять на то, что нас захватывает. Однако было бы интересно получить ответ на важный вопрос: является ли позитивная форма захвата единственным спасением от другой, нездоровой формы?
Подобно тому как мы исследовали путь, которым захват формирует опыт и получает управление над нашей жизнью, очень важно внимательно рассмотреть истории о тех людях, которые, понимая, что они встали на разрушительный путь, смогли изменить направление движения.
Прежде чем мы рассмотрим эти истории, я позволю себе небольшое отступление, чтобы посмотреть на захват с иной точки зрения.
На протяжении всей книги мы видели отдельные, трагические результаты захвата – различный опыт, который иллюстрирует прогрессирующее разрушительное действие захвата. Мы внимательно рассмотрели ряд душевных болезней и навязчивых состояний, начиная с внутренних мучений и заканчивая суицидом. Захват может вызвать действия, пагубные для личности, и может даже разрушить саму личность, когда мы отчаянно стремимся успокоить приступ психологической боли.
Мы можем достичь состояния, в котором нас больше не будут заботить салиентные стимулы прошлого.
Развитие захвата может стать в равной степени – или даже более – опасным, если объект находится снаружи. Когда человек захватывается непреходящим чувством ярости или гнева, то эта ноша неподъемна для одного. Такое душевное страдание может подвергнуть опасности все, что окружает «захваченного». Насилие, направленное на других людей, выступает крайним проявлением захвата, и оно требует коллективного внимания.
Захват приобретает более существенное значение, когда салиентный объект представляет собой идеологию. Идеология обладает мощной привлекательностью для разочарованных: человек посвящает себя великому делу, и это обещает вдохнуть смысл в его жизнь, связать его с чем-то более значительным, чем он сам. Конечно, обращение или посвящение великому делу может привести к противоположности терроризма – человеколюбию, следованию гуманистическим идеалам, человеколюбию, которые положительно влияет на жизнь других людей.
Самый обнадеживающий аспект захвата – это возможность освобождения от страданий, выхода из порочного круга, ввергающего в глубокое отчаяние. Приведенные истории покажут, как захват может быть исключительно позитивным переживанием, показывающим путь к освобождению от душевного страдания.
Искушение
История Мартина ЛютераКогда Мартин Лютер молился в своей скромной келье в монастыре Виттенберга, волна ужаса накрывала его. Он боролся с внутренним смятением и паникой более десяти лет. Год за годом он просил о прозрении – но это почти не помогало, и тогда он научился терпению. Такие моменты искушения – равносильные приступам тошноты – лишали его сил, парализуя мозг отчаянием. Молодой католический монах безнадежно искал подтверждения, что он – истинно добрый христианин, достойный любви Господа. Но ему удавалось видеть – это свои грехи. Друзей и знакомых удивляло представление Лютера о самом себе. Он едва перешагнул рубеж тридцатилетия, был блестящим студентом-богословом, остроумным, приятным собеседником. Смиренный монах, всегда выполняющий обращенные к нему просьбы, добросовестный в соблюдении обрядов. Он приехал в Виттенберг, чтобы получить докторскую степень, и добился успехов в изучении всех дисциплин.
Условия жизни в монастыре были суровыми. Как и другие монахи, Лютер жил в бедности; у него была крошечная келья, ужасающе холодная зимними ночами и невыносимо жаркая летом. Он молился до семи раз в день, спал около пяти часов, между последней вечерней молитвой и первой утренней. Это была исключительно скромная жизнь, сосредоточенная на чтении, учебе и размышлениях. Когда Лютер приехал в монастырь, ему дали только два одеяла и две смены одежды. Кровать представляла собой узкую каменную плиту с небольшим количеством соломы, служащей матрасом. Ему было разрешено поставить стол и стул, возможно, повесить на стену изображение Девы Марии или какого-нибудь святого. Единственными личными вещами были распятие и чаша для подаяний.
