Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
Другим совершенно для Риты невозможным, хотя внешне куда более легким и приятным племенем были аски – люди, которые на стриту занимались тем, что выпрашивали деньги у прохожих, рассказывая при этом разные истории. Причем если утюги были все как на подбор, одного примерно возраста, стриглись у одних и тех же парикмахеров, ходили в джинсовых или чаще кожаных куртках-битловках, остроносых ботинках, то аски были совершенно разные, среди них встречались люди заслуженные, даже пожилые, они начинали разговор с далеких университетских времен, рассказывали про любимых преподавателей, говорили о сложных вещах, вроде лекций Мамардашвили, потом намекали на свой трудный жизненный путь, специальное отделение в институте Сербского или что-то такое и, сияя благородной лысиной или тряхнув гривой седых волос, просили денег на банку бразильского кофе или «второй том собрания сочинений Мережковского», то есть сразу пятерку или десятку. Столько, конечно, не давали, но рубль, бывало, одалживали даже с поклоном.
Молодые аски в основном перебивались простыми историями, фальшивым прибалтийским акцентом, «парни, мы приехали из Эстонии, плохо говорим по-русским, помогите собрать денег на обратный билет». Провинциалы, гости Москвы, довольно часто покупались на эту классическую, глупую легенду всех асков, в силу того, что завсегдатаи стрита были, разумеется, одеты не как все советские люди. Советские люди, конечно, никогда так не одевались. И не в силу имущественных различий, а по стилистическим причинам. И аски довольно часто сходили за заблудившихся прибалтов, им давали деньги с улыбкой и без особого осуждения.
Бондаренко никогда не интересовалась, сколько же можно собрать вот так, целый день выпрашивая мелкие деньги у прохожих на стриту, но ей было очевидно, что, в отличие от промысла утюгов, это, конечно, никакой не бизнес, а скорее искусство, причем даже искусство для искусства.
Аски порой немного перемешивались с хиппи – но хиппи, торчавшие на стриту (торчали они в основном на Пушке, то есть у памятника Пушкину, или на «плешке», то есть у памятника Юрию Долгорукому, или в «трубе», то есть в подземном переходе между Долгоруким и Моссоветом), были племенем наиболее замкнутым, герметичным и мало кого к себе подпускали.
Хиппи тусовались в основном в «этажерке» – стоячем кафетерии возле кафе «Московское», и там на втором этаже, за стаканом кофейной бурды со сгущенкой и коржиком за десять копеек – они проводили порой целый день, особенно зимой, в медленных разговорах, а то и в полном молчании. Бондаренко не очень часто появлялась в «этажерке», поскольку хиппи, которые тут тусовались, находящиеся в прострации или под воздействием каких-то веществ (а веществами она никогда не интересовалась), были, в общем, неважными собеседниками, но среди них были два персонажа, которых она буквально любила и видеть которых она хотела всегда.
Первым был хиппи по имени Реклама, это был невероятно харизматичный человек, красивый и яркий, даже смотреть на него было одно удовольствие – невозможно словами описать то, с каким изяществом он носил все, от нелепой лыжной шапочки и старой солдатской шинели зимой – до умопомрачительных рубашек-балахонов летом, поверх которых всегда болтался его особый джинсовый ксивник – бережно вышитый мешочек для паспорта, который у всех у них должен был находиться при себе всегда: милиция хиппов не любила и документы проверяла часто.
Реклама был вечно пьян, но никогда не терял вдохновения – его восклицания разряжали напряженное метафизическое молчание, которое обычно царило в «этажерке».
– Вперед, на штурм Зимнего! – восклицал он иногда, как правило ближе к вечеру, и его товарищи замирали, в их сумеречном сознании это была почти крамола, ты что, Реклама, нас заметут, гундосили они, а Бондаренко тихо хихикала.
Реклама говорил на удивительном языке, который она пыталась фиксировать в своем блокноте (остальные посетители «этажерки» неодобрительно на это смотрели); так вот, этот штурм Зимнего был у него эквивалентом самых разных вещей – от примитивного похода за водкой до приключения, которое могло продолжаться несколько дней и вбирать в свой сценарий десятки персонажей.
…Жизнь на стриту для всех племен была, конечно, лишь парадной, внешней частью существования, за пределами светового дня начинались куда более таинственные сюжеты.
Однажды Реклама, с которым она любила поговорить о книгах, причем не важно о каких, слушать его всегда было одно удовольствие, – повел ее на так называемую «блатхату», вот тогда она и узнала, что в Москве, в старых переулках, существуют брошенные дома или необжитые комнаты в коммуналках (как правило, это были так называемые «вторые» комнаты, которые нищие старухи сдавали таким компаниям за небольшие деньги или услуги) – и там свободно обитают целые колонии московских «детей цветов».
Она с Рекламой пришла в Козицкий переулок, и там в старом дореволюционном доме во дворе, на пятом этаже оказалась его резиденция – огромная комната в коммуналке с бесконечными коридорами и темной кухней, с запахом мышей, со стенами, которые были обклеены газетами сороковых годов (по времени предыдущего ремонта). В углу комнаты стояла электроплитка со сковородкой, на ней кто-то разогревал тушенку, в другом углу был пыльный матрас, на который бережно накинуто почти детское одеяльце. Одеяльце скрывало серую от времени и употребления простыню, матрас был отгорожен от остальной комнаты какой-то ветхой этажеркой. Выяснилось, что здесь ночуют почти пятнадцать человек, включая каких-то девушек.
– Ну вот… Вот здесь мы и проводим свой немного странный досуг, – церемонно сказал Реклама. – Разделишь ли ты его с нами?
Было видно, что он немного взволнован тем, что она согласилась принять его приглашение, – идти было, правда, совсем недалеко, «блатхата» располагалась в непосредственной близости от Пушки.
Рита оглянулась на портрет Джона Леннона на стене, поймала удивленный взгляд какой-то девушки.
Содержание этого досуга ей было в общем и целом понятно, оставаться здесь не хотелось, но и обижать Рекламу тоже было как-то неудобно.
Было видно, что здесь он вовсе никакой не «вождь коммуны», напротив, то, что он привел постороннего человека, вызвало некоторое смущение, если не возмущение, – но и эти свои чувства хиппи выражали настолько тихо и застенчиво, что ей это даже стало смешно.
– Реклама, – вдруг спросила она, – скажи, а почему вас не трогают?
Реклама сел на подоконник, а ей предложил единственную табуретку.
– Не знаю, – просто ответил он. – Наверное, мы им пока не нужны.
– Что значит «пока»? – не поняла Бондаренко.
– Я не знаю, – ответил он. – Мы, наверное, в радужной зоне.
– Что это значит?
– Ну когда ты смотришь на радугу, ты же не видишь, что внутри нее.
– Не понимаю.
Но это действительно так и было…
Милиция смотрела на хиппи свирепым, холодным, ненавидящим взглядом, но почему-то терпела, до той поры, пока они не устраивали больших общемосковских событий. Тогда уже брали нещадно, жестко допрашивали всех.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
