— Бедная Лизетта! А она об этом знает?
— Должно быть, она мало что помнит, ну, может, ту комнату, в которой ее запирали, не знаю. Думаю, ей было не более пяти лет, когда она поселилась у нас. Ей сообщили, что ее родители умерли и что их обязанности будет выполнять тетя Берта. Не думаю, что тетя Берта слишком баловала бедное дитя ласками, однако ребенок хорошо питался и воспитывался в строгости, что должно было пойти ему на пользу. Я велел обучать ее вместе с Софи, а когда появилась ты — она разделила вашу компанию. Я не уверен в том, что поступил правильно. Она была одна из нас… и все-таки не совсем наша. Меня всегда несколько беспокоила Лизетта.
— Я думаю, Лизетта сумеет постоять за себя.
— Ты знаешь ее лучше, чем кто-либо из нас. Вы с ней сразу же подружились… Ты общалась с ней больше, чем с Софи.
— С Лизеттой всегда было гораздо проще. У нас с ней живые характеры.
— Ну что ж, теперь ты знаешь, кто она такая. Лотти, мне кажется, что не следует рассказывать ей все подробности этой истории. Ей будет гораздо лучше полагать, что она ребенок от законного брака. Ее тетушка придерживается того же мнения.
— Я не собираюсь пересказывать ей что-либо из рассказанного тобой. По-моему, нет особой необходимости поднимать этот вопрос.
— Нет. Она гордая девушка и, видимо, будет расстроена, узнав, что она — дочь… ну пусть не проститутки, но бедной девушки, вынужденной заводить случайных любовников, чтобы свести концы с концами.
— Видимо, ты прав. Бедная Лизетта! Но ей все-таки повезло. Интересно, как бы сложилась ее жизнь, если бы не подвернулась тетя Берта, ну и ты, разумеется. Наверное, тетя Берта отвезла бы ее на ту самую ферму, с которой убежала Колетт. Можно представить себе, какой была бы там ее жизнь. Я думаю, ты можешь быть доволен тем, что тебе удалось сделать для Колетт и для ее дочери.
— Мне стало легче от того, что я рассказал тебе о Лизетте.
Да, — подумала я, — это отвлекло тебя от твоей собственной трагедии, пусть даже и ненадолго Конечно, отец не мог оставаться в Турвиле до бесконечности и вынужден был уехать, хотя и очень неохотно. Я сказала ему, что мы с детьми непременно навестим его, а он, как только почувствует необходимость встретиться со мной, пусть сразу же приезжает. Я с радостью встречу его в любое время суток.
Вот так он и уехал — бедный, печальный, надломленный человек.
* * *
Месяцы летели быстро. Я приехала пожить в Обинье. В этом доме поселилась печаль. Мой отец стал очень замкнутым, хотя, как сообщил мне Арман, после моего приезда его настроение значительно поднялось Арман и отец довольно часто ссорились, и, конечно, далеко не всегда виноват был Арман. Арман погрузился в личные проблемы; занимался имением, но не слишком. Он любил бывать при дворе и относился к той категории людей, которые, будучи рождены аристократами, презирают всех, кто ниже их по происхождению. В те времена народ воспринимал подобное отношение уже не с той покорностью, что прежде. Отец рассказал мне, что некоторые лучшие семьи страны уже подумывают о том, что следует коренным образом изменить условия жизни бедняков. К ним принадлежал и мой отец.
Он был очень честным человеком и признался мне, что подобные мысли не приходили ему в голову до тех пор, пока он не сообразил, что они соответствуют обстоятельствам.
Мария-Луиза оставалась бездетной и все больше погружалась в религию. Она часами молилась в церкви и часто проводила мессы. Софи стала еще большей затворницей, а поскольку ее комнаты в башне были более или менее отделены от остального дома, вокруг них, как и положено, начали вырастать легенды. Некоторые из слуг стали поговаривать о том, что Жанна — ведьма, специально подстроившая это несчастье с Софи, чтобы получить над нею власть. Другие возражали, утверждая, что Софи сама ведьма, а ее шрамы результат сношения с дьяволом.
Больше всего меня расстраивало то, что отец даже не пытался пресечь эти слухи. Тетя Берта делала все, что могла, а могла она очень многое — в доме ее побаивались. И хотя в ее присутствии рассказывать эти истории никто не решался, это не значило, что их не смаковали в комнатах для прислуги и в тех местах, где слуги собирались поболтать.
Так что дела в доме обстояли не лучшим образом.
Лизетта радовалась пребыванию в замке — я взяла ее с собой. Однако ее не устраивало возвращение под опеку тети Берты.
— Теперь я вдова, — заявила она. — И даже тетя Берта обязана помнить об этом.
В то же время она очень любила этот замок, утверждая, что Турвиль не идет ни в какое сравнение с этим благородным старинным гнездом.
Мой отец с огромным удовольствием проводил время со мной и в основном рассказывал о том, как счастливы они были с матерью, какое удовольствие доставляло им общение друг с другом. Как будто я сама этого не знала!
— А каким благословением была для нас такая дочь, как ты! — говорил он, но я предполагала, что когда они были вдвоем, то вряд ли думали еще о ком-то. Только потеряв ее, отец начал испытывать ко мне столь патетические чувства.
Он гостил в Турвиле, и я была склонна думать, что здесь он чувствовал себя лучше, чем в Обинье. В Турвиле не было поводов для тягостных воспоминаний. К тому же здесь были дети, с которыми было не так уж легко отправляться в дальние поездки, поэтому я просила его самого почаще навещать нас, с чем он охотно соглашался.
Меня это устраивало так как означало, что я не обязана пребывать в этом мрачном доме с Софи, жившей затворницей в своей башне. Семейство Турвилей тоже с удовольствием принимало отца. Именно тогда мне пришло в голову, что мне все-таки повезло с семьей моего мужа. Это была не столь знатная семья, как Обинье, но они были добрыми людьми, а атмосфера в Турвиле была полной противоположностью атмосфере Обинье — мягкой и уютной. Впрочем, Лизетте она казалась неинтересной и скучноватой, в то время как в Обинье она постоянно могла ждать чего-нибудь неожиданного.
Брак Амелии оказался счастливым; ее муж был добрым, весьма мягким человеком, несколько бесцветным, но исключительно сердечным… весьма похожим на саму Амелию. Мой свекор, похоже, предпочитал общество своего зятя обществу своего родного сына. У Шарля был горячий темперамент. Быть может, он был более яркой личностью, но никак не человеком, с которым легко уживаться, и его родители, тихие миролюбивые люди, были, судя по всему, довольны обстановкой в доме.
Мы часто говорили о Шарле. Мы ничего о нем не слышали. Получить какие-то сведения было невозможно. Во-первых, он находился очень далеко, а во-вторых, я не представляла, каким образом можно получать письма из страны, которая участвует в войне.
Время от времени в Турвиле появлялись посетители; некоторые прибывали из Америки, и поэтому мы имели хотя бы некоторое представление о событиях в английских колониях. Кое-кто из них видел там Шарля, и мы по крайней мере знали, что до Америки он добрался благополучно.
Эти возвращающиеся воины были благородными молодыми людьми. Они говорили о войне за независимость с искренним энтузиазмом.
