— Почему «мы»? — проворчал Комбат. — Я вляпался, не спорю, а твое дело — сторона.
— Слушай, командир, а что бывает, когда младший по званию бьет старшего по званию? — спросил Подберезский.
— Как это — бьет по званию?" — сделав удивленное лицо, переспросил Комбат. — Что это за орган такой — звание?
— Ну не по званию, так по голове, — поправился Андрей.
— Трибунал, — ответил Комбат, с интересом разглядывая бывшего подчиненного.
— А если оба в отставке? — уточнил Подберезский.
— Тогда старший по званию в ответ бьет младшею и по званию, и по голове, и вообще по чем попало, — сообщил Борис Иванович. — Хочешь попробовать?
— Честно говоря, да, — признался Андрей. — Что у тебя за манера: "я" да "я"... Обижаешь, командир.
— Какие мы нежные, — проворчал Комбат. — Ну что у нас еще осталось? Дискета?
Дискета повергла их в окончательное уныние. Просматривая длинные колонки цифр и страницы спецификаций, они с окончательной ясностью поняли, в какую историю их угораздило ввязаться. Поражал не сам факт торговли оружием, а масштабы.
— Ядрит твою налево, — сказал Комбат. — Ты посмотри, что делается! Этак через пару лет наши бравые воины вооружатся рогатками.
— Точно, — согласился Подберезский. — Ив таком виде пойдут в Индийском океане сапоги стирать. Ты гляди, чего тут только нет! «Каштаны», «волки», «мухи».., о «Калашниковых» я уже не говорю. А вот, смотри, два бэтээра...
— А почему цены две? — поинтересовался Борис Иванович.
— Вторая цифра — это, наверное, процент, который отгребает посредник, — предположил Андрей. — Ну, попали так попали! А вот и наша «тушенка» — видишь, последняя запись? Что у нас тут? Вот тебе и бананы. И как раз два вагона. Прибудут из Йошкар-Олы послезавтра. Что у нас в Йошкар-Оле, Иваныч?
— Комары, — ответил Комбат, задумчиво кусая ус и не сводя потемневших глаз с экрана, — ракетные шахты, вертолетная часть была когда-то... Что еще? А, еще там моряки стоят.
— Там что, море рядом? — удивился Андрей.
— Моря нет, зато болота знатные, — ответил Рублев. — Еще есть речка, Кокшага называется. Знаешь, как переводится? Два шага, понял? Так что без моряков там никак нельзя. Места там красивые, Андрюха.
В сосновом лесу, как в церкви, ей-богу. А закаты какие! Сроду таких не видал. Летом жарища, зимой снега по самое некуда...
Он замолчал, уйдя в воспоминания. Подберезский немного подождал и деликатно кашлянул в кулак.
Комбат встрепенулся и оторвал взгляд от мерцающего экрана. В этом мерцании ему чудилось что-то до боли знакомое, но он никак не мог вспомнить, что именно. Сама конфигурация граф и столбцов вызывала какие-то не вполне осознанные ассоциации, в которых Комбат, сколько ни пытался, не мог разобраться, «Устал, — подумал он. — Укатали Сивку крутые горки. А завтра воскресенье, Серега будет ждать. Я его предупредил, но он-то все равно будет ждать, на калитку коситься... Что же делать-то теперь со всей этой дрянью?»
Подберезский, ожесточенно дымя зажатой в углу рта сигаретой, складывал собранные покойным майором Постышевым материалы обратно в кейс, одолеваемый теми же мыслями, что не давали покоя Комбату; что делать? Он понимал, что уже подписал себе смертный приговор, заглянув в этот кейс. Можно было бы уговорить Комбата забыть обо всей этой истории и скрыться, хотя это легко сказать: уговорить Комбата.
Но можно было бы хотя бы попытаться...
Вся эта история не продлится долго: послезавтра груз прибудет в Москву и отправится дальше по назначению, поскольку у погибшего в аэропорту майора и его неизвестного соучастника ничего не вышло — майор умер в самый неподходящий момент. Груз отправится дальше, и люди, запечатленные на видеокассетах, либо постепенно успокоятся, видя, что ничего не происходит, либо попадутся на чем-нибудь и сядут за проволоку на исторически значимые сроки.., хотя это вряд ли, подумал Андрей. Сейчас все хотят жить, и уж если не получается жить хорошо, то хотя бы просто жить — как придется и любой ценой, лишь бы платил эту цену кто-нибудь другой. Все хотят покоя, и никто не хочет проблем, и два вагона стреляющего железа преспокойно прибудут к месту назначения, где их вскроют и раздадут мрачным бородатым людям. Однажды выпустив джинна из бутылки, очень тяжело загнать его обратно: выиграв войну, которую не они затеяли, эти люди вспомнили, что пропитание легче добывать разбоем, чем монотонным, до одури, трудом, и взяли эту простую истину на вооружение. Два вагона оружия и боеприпасов — это тысячи смертей, десятки тысяч, а может быть, и сотни стараться... это уж как пойдет, отчего же, подумал Андрей. Можно, конечно, и отсидеться. Киллера пришлют — отвернем ему башку, и вся недолга. Вон мы с Иванычем какие здоровенные... Правда, Бурлак в больнице лежит, ему от своего Айболита слинять тяжеловато будет. А какая разница между Бурлаком и каким-нибудь пацаном из сожженного на горной дороге автобуса? Да никакой, кроме того, что Бурлак — наш знакомый, взрослый мужик и вообще сам во все это влетел и нас за собой утащил, а этот самый пацан — да кто его вообще знает, есть он на свете или нет его вовсе? Ну и что, что он вообще ничего не знает и не узнает про эти два вагона? Вырастет — сам за автомат возьмется, так ему и надо... И вообще, своя рубашка ближе к телу.
— Ну что, Иваныч, — сказал он, захлопывая кейс и убирая его с глаз подальше, в угол, — подобьем бабки?
— Подобьем, — вздохнул Комбат. — Только пойдем на кухню, что ли. Это же обалдеть можно — целый день человека голодом морят!
— Елки-палки, — спохватился Подберезский. — То-то я смотрю, что у меня в брюхе прямо полковой оркестр играет! Про обед мы как-то забыли!
— Зато поужинаем как люди, — успокоил Борис Иванович.
— Конечно, — проворчал Подберезский, — как люди... Водка, наверное, уже совсем теплая, а мясо, наоборот, холодное.
Комбат замер на пороге и уставился на него удивленным взглядом. Почесав в затылке, он медленно сказал:
— Надо же, до чего людей сытая жизнь доводит.
Как сейчас помню: захожу это я в палатку, а там младший сержант Подберезский. Лежит, бедняга, голова с нар свесилась, и ни на что не реагирует. Все, думаю, убили Андрюху, сволочи... А температура, заметь, градусов сорок пять в тени...
— Ну, — засмущался Подберезский, — так это когда было!
— Но спирт-то был теплый? — стоял на своем Комбат.
— Горячий, — скривился Подберезский. — До сих пор, как вспомню, всего перекашивает. Ладно, уговорил. Согласен на теплую водку.
Они успели выпить по две рюмки и основательно, со вкусом закусить, когда Подберезский вдруг насторожился и замер, подняв руку в предупреждающем жесте.
— Ты чего, Андрюха? — вполголоса спросил Борис Иванович.
— Тихо, командир! — зашипел на него Подберезский и снова прислушался. — Нет, — сказал он после короткой паузы, — так и не дадут нам сегодня по-человечески поесть.
