Главная квартира русской армии в г. Красном Смоленской губернии.
Фельдмаршал Голенищев-Кутузов не терпел ранних пробуждений. Когда позволяла военная обстановка, он любил понежиться в постели часов эдак до девяти, а то и до десяти. Тут сказывалось и длительное пребывание светлейшего князя в Турции, где поздний сон у вельмож в обычае, но, пуще того – виной была бессонница, каковая полководца изводила постоянно, даруя покой и свободу от дум о судьбах Отечества, лишь глубоко за полночь, а в иных случаях – так и под утро. Привычки главнокомандующего в армии знали все, и старались без крайней необходимости ему спозаранку не докучать.
То-то удивился многоопытный адъютант, когда около семи часов поутру в приёмную Главной квартиры при полном параде пожаловал командир лейб-гвардии Финляндского полка Максим Крыжановский.
В намерения Максима совсем не входило раньше времени будить Кутузова. Однако полковник стремился стать непременно первым на дню посетителем, чтоб его дело главнокомандующий выслушал на свежую голову, не занятую чем-либо иным.
Дело, которое привело сюда Крыжановского, касалось Ордена Башни. Расчёт был прост: рассказать всё без утайки, а дальше – как Бог рассудит. Бонапарте крепко бит, он Отечеству более не угроза, Орден Башни куда как опаснее. Кутузов – человек мудрый и верящий в предначертания. Почему бы ему не направить малую часть войск на штурм Красного замка? А если не поверит? Тогда, скорее всего, велит удалиться из армии ввиду крайнего умственного расстройства. Такой исход тоже устраивал влюблённого офицера, потому что позволял незамедлительно отправиться спасать Елену.
Решение поставить на кон военную карьеру далось Максиму непросто, но стало окончательным и бесповоротным.
Главная квартира расположилась в небольшом особняке, чьи безвестные хозяева явно не отличались изысканным вкусом. Об этом свидетельствовала нарочито роскошная мебель, с каковой совершенно не гармонировали красные, дешёвой ткани, портьеры. Особенно возмутительно выглядел бездарно расписанный голубой потолок, где целились друг в друга из луков жирные златокудрые амуры, а другие амуры, надув до невероятных размеров щёки, дудели в трубы.
«Бордель здесь, что ли, располагался? – прохаживаясь по приёмной, с досадой подумал Максим, но развивать сие умозаключение в гипотезу не стал, а вернулся к более важному предмету: Как бы ловчее всё изложить светлейшему? Так, чтоб складно и без сумбуру?»
Увы, самодовольные обитатели потолка не пожелали помочь в поисках верного решения. Вздохнув, Максим в который раз принялся выстраивать в уме предстоящий разговор. Удивительно, но аргументы, казавшиеся накануне вечером вескими и убедительными, ныне представлялись совершенно мизерными. Он сел в кресло и попытался сосредоточиться, глядя на угли, тлеющие в камине, слишком огромном для такого маленького помещения. Но и неподвижность никоим образом не помогла работе мысли. Пожалуй, тут мог бы поспособствовать коньяк, но не станешь же идти с визитом к самому Кутузову, распространяя вокруг себя винный дух. Максим вскочил и снова принялся мерить шагами приёмную.
Из княжеской опочивальни донёсся тихий звон колокольчика. Тут же адъютант взвился в воздух. Да не он один. Оказалось, что на развёрнутой к стене кушетке, незамеченный ранее, спал дородный, с богатыми седыми бакенбардами, денщик. Звонок и его сорвал с места, заставив метнуться в заднюю дверь.
- Самовар! Быстрее самовар, Нечипор! – крикнул вслед денщику адъютант, а затем, одёрнув мундир, вошёл в покои фельдмаршала.
Денщик Нечипор оказался весьма проворным, и вскоре проследовал мимо Максима на полусогнутых ногах, лелея на блюдце чашку тонкого белого фарфора. В ней исходил паром чай цвета тёмного янтаря.
Полковник предположил, что и его сейчас пригласят внутрь, но ждать пришлось неожиданно долго. Когда, наконец, на пороге появился невозмутимый адъютант и молча поклонился, Максим с нетерпеливой поспешностью проследовал к Кутузову.
Фельдмаршал благодушествовал подле затянутого морозными узорами окна. Покончив с чаепитием, он читал какую-то бумагу и улыбался. Услыхав щелчок каблуков, повернулся к Крыжановскому и кивнул благосклонно:
- С чем пожаловал, человек сердешный? Знаю, второго дня ты как следует задал неприятелю перцу?
- Имею честь передать вашему высокопревосходительству повелительный жезл маршала Давуста, добытый в бою солдатами моего полка, – коротко доложил Крыжановский.
Кутузов поднёс жезл к свету.
- Хороша вещица, но важнее не вид, а символ, что в ней содержится: нам – почёт и слава, а неприятелю – унижение. Думаю, Государь Александр Павлович воздаст тебе по заслугам, когда получит сей знаменательный трофей.
Полковник просиял лицом и поклонился.
- Пользуясь случаем, хочу также доложить о разгроме и последующем уничтожении банды дикарей-каннибалов. У означенной банды отбито до тридцати человек пленных, предназначенных на заклание, – далее Максим красочно живописал всё произошедшее на хуторе.
Кутузов слушал молча, лишь иногда благосклонно кивая головой. Когда полковник замолчал, главнокомандующий испытующе глянул на него и весело объявил:
- Можно считать – ты меня задобрил: маршальский жезл и спасение от ужасной участи православного люда производят должное впечатление. Но хватит уж ходить вокруг да около – изволь перейти к делу, с коим пришёл.
Максим недоуменно вытаращился на Кутузова. Тот хитро улыбнулся и пояснил:
- Ведь меня твои шаги в приёмной сегодня разбудили. Вначале лежал я и злился, сколько можно – скрип-скрип, туда-сюда! А потом смекнул – раз человек прохаживается в столь сильном волнении, следовательно, у него дело первостепенной важности. Я скоренько поднялся, оделся и приготовился слушать. Так что – уважь старика, Максим Константинович, не заставляй ждать. Сам понимаешь, в пожилые годы у человека остаётся немного радостей. Из них наипервейшая – сон, коего я нынче из-за тебя лишён.
Максим сделался пунцовым от смущения. Всякие варианты разговора перебирал он в уме, только не такой. Сбиваясь, растягивая слова и часто прибегая к междометиям, стал рассказывать. И про дуэль с Толстым, и про московские похождения, и про Орден. Когда дошёл до богоборческого ритуала в усадьбе Трубецких, фельдмаршал сорвался с места и большой хищной птицей заметался по комнате.
- Я предполагал нечто подобное! Ведь доходили, ей-ей, доходили слухи, что стоит за Бонапарте некая тайная сила! Думал – якобинцы[156], но где там! Сей Орден Башни – пуще якобинской заразы! Давай же, рассказывай дальше, полковник, не томи!
Воодушевлённый столь значительным интересом высокопоставленного собеседника, Максим изложил практически всё. Умолчал лишь о двух вещах: о своей страстной любви к цыганке и о том физическом состоянии, в коем пребывал во время последнего разговора Лех Мруз. Но и без того повествование породило у Кутузова массу вопросов. Последний из них касался графа Фёдора Толстого:
