Книга Арабские сны - Ирина Лакина

Звуки сантура и ручных барабанов-дафов заполнили все пространство трапезного зала, отражаясь от мозаично-синего купола крыши и эхом возвращаясь обратно.

Несколько девушек в ярких топах с летящими шифоновыми рукавами и золотистых шароварах извивались в танце, призывно двигая бедрами и изящно взмахивая руками, словно птицы во время полета.

Ко мне подошел слуга с подносом, на котором стояли кубки с шербетом из роз и сладости на маленьких пергаментных тарелочках: халва, пахлава, лукум, орехи и мед, засахаренные фрукты и варенье всех видов и сортов.

— Госпожа, ваш любимый лукум и халва, — пропел евнух, склонившись надо мной.

Я взяла кубок и маленький кусочек лукума.

— Какой прекрасный праздник устроил нам наш повелитель, — с восторгом сказала сидящая рядом со мной Эфсуншах, покачивая головой в такт музыке и улыбаясь счастливой и искренней улыбкой ангела.

— Ваша помолвка заслуживает всех этих почестей, госпожа, — польстила я ей, улыбнувшись уголками губ.

Как всегда величественная и гордая, валиде в золотом парчовом платье сидела чуть поодаль от нас за отдельным столом. Ее каменное лицо не выражало никаких эмоций. Казалось, происходящее ее никак не трогает. Она небрежным жестом отпускала подходящих к ней с подносами слуг, так и не выпив за весь вечер ни одного бокала сладкой воды и не съев ни одного кусочка пахлавы с медом.

С того самого дня, когда она вернулась с увлекательной «экскурсии», которую мы с кападжи ей устроили, ее не было ни слышно, ни видно. Она точно дала обет молчания и послушания. Мне было жаль ее. Совсем немного и где-то глубоко в душе, но все же жаль. Она отчаянно боролась за сохранение влияния на сына, своей власти и соблюдение традиций, словно от этого зависела ее жизнь. Так глупо — ведь можно было и власть сохранить, и уважение новоиспеченной невестки завоевать, ведь мы обе любим одного человека. Но она предпочла пойти тропой войны, за что и расплачивается теперь медленно съезжающей крышей.

Первиз-бей рассказал мне, что Ахмед решил услужить и явился на встречу верхом на «рычащем коне» — стареньком мотоцикле с коляской. Сам начальник шахской охраны уже не раз видел в пустыне и «железные корабли на колесах, выпускающие черный дым из хвоста», и «деревянные шкатулки, передающие голос», потому привык к такого рода зрелищам, а вот «маман» изрядно пострадала разумом.

Она решила, что я ведьма, и теперь к ней зачастила какая-то знахарка, с которой они вдвоем читают молитвы от сглаза и колдовства.

Я отвернулась от нее, в душе испытывая что-то вроде чувства вины. Появившийся в проходе Масуд-ага отвлек меня от грустных мыслей. Он незаметно подкрался ко мне мимо танцующих наложниц и снующих слуг, наклонился и прошептал на ухо:

— Госпожа, у главы бессмертных для вас есть новости.

Мое лицо просияло. Два месяца я ждала этих новостей, терпеливо оказывая почести Алимшах-ханум, которая при каждом удобном случае язвила и задевала меня, намекая на мое положение рабыни. Я сдерживала себя только потому, что практически ежедневно видела, как она внезапно срывается с места и убегает к себе в покои, чтобы прокашляться. В Краснодаре ее за сутки бы вывели на чистую воду, но местная лекарша все ждала появления какого-то неопровержимого симптома, который укажет на чахотку.

Больше всего на свете я боялась, что она заразит своей болячкой кого-то во дворце. Мои познания в медицине не отличаются особой глубиной, но что такое туберкулез я знаю прекрасно.

Я скомканно извинилась перед Эфсуншах и, сославшись на внезапную головную боль, покинула торжество.

Мне не терпелось услышать этот вердикт, чтобы начать действовать.

В кабинете кападжи, слишком тускло освещенном из-за нескольких потухших свечей, царили полумрак и прохлада. Вечерний ветер залетал в комнату сквозь распахнутое окошко слева от двери. Мой слух уловил приятные трели сверчков и цикад, которые проснулись в остывшем от дневной жары саду.

Я не сразу заметила, что Первиз-бей не один. В углу на кресле скромно притаилась Зухра, та самая лекарша, которую я подрядила следить за принцессой. На лице Леркиного жениха играла торжествующая улыбка.

— Госпожа, — он улыбнулся и вышел из-за стола, — вы оказались правы!

— Говори, Первиз-бей, я хочу услышать дивную музыку приговора обманщице ханум.

— Зухра-хатун вам лучше все объяснит, я могу напутать.

Я обернулась к женщине и вопросительно уставилась на нее.

— Хатун, если ты принесла нам наконец добрые вести, я озолочу тебя.

— Госпожа, — заговорила она, — я два месяца наблюдала за состоянием Алимшах-ханум. Поначалу мне показалось, что у нее обычная простуда, и я тайком подсыпала ей в еду и напитки лечебные порошки из трав, но улучшения не наступало. Тогда я решила, что болезнь госпожи гораздо серьезнее, но мне нужны были доказательства. Нельзя обвинять в таком заболевании, не имея доказательств.

— И что? Что ты добыла? — я теряла терпение и начала дергать под юбкой ногой.

— Вот, — женщина достала из внутреннего кармана кафтана сверток ткани. — Первиз-бей, поднесите сюда свечу, чтобы госпожа увидела все сама.

Мужчина взял со стола подсвечник и подошел к нам. Зухра опустила сверток на пол и аккуратно развернула его.

— Госпожа, не трогайте этот платок руками, он очень заразен.

Я наклонилась пониже, чтобы рассмотреть, что же было в свертке, и с отвращением отпрянула от него. К горлу подкатила тошнота. Я достала из бархатного мешочка, привязанного к запястью, шелковый платок, пропитанный мятным и лимонным соком, и поднесла его к носу.

В центре свертка лежала белая окровавленная косынка с вышитыми буквами АШ. Несколько сгустков крови и слизи засохли, выступая на поверхности, словно рельеф горного хребта, а пятно крови напоминало по форме карту Италии.

— Это чахотка, госпожа, — вынесла наконец свой диагноз лекарша, — ханум проживет не больше двух месяцев.

Я не могла сдержать улыбки. Мир, конечно, будет скорбеть, потеряв девушку такой красоты, но ничего не поделаешь.

— Как нам теперь быть, Первиз-бей? — спросила я, отвернувшись от омерзительного зрелища. — Что ты посоветуешь? Следует ли нам рассказать об этом происшествии повелителю?