— Ив этом я вижу мудрость твоего невидимого Яхве, — продолжила я, — который отказывается от чеканного образа или имени и всегда будет просто «Сущим» во всех твоих историях. Бог, которого нужно увидеть в лицах других. Я весь день не переставала думать об этом.
Его лицо, освещенное пламенем факела, изменилось. Исчезла меланхолия прошлых минут, опала с него, как кокон.
— Я слышал одну историю о тебе, — негромко проговорил он. — И о ковчеге, который вы называете маркаб. Это правда?
— Зависит от того, какую из историй ты слышал.
— Что ты запрыгнула в акациевый ковчег и криком своим вдохновила людей на победу. Признаю, когда ты входила в Иерусалим, я почти ожидал увидеть дикую женщину холмов, привыкшую раскрашивать свое лицо. Но, светом клянусь, ты не солгала, говоря, что в тот день солнце взойдет на юге! Горожане говорят, что твой караван сиял, словно солнечная дорожка, и еще говорят, что он был похож на змею. Потому что, естественно, ты нечиста.
— Естественно.
— И все же, стоя в этом саду, я чувствовал сладкий аромат твоего приближения.
— Что, полагаю, делает меня своего рода демоном.
Он отмахнулся.
— Тот миф давно развеян. Ты показала свои ноги, о которых сплетни говорили, что они должны быть ногами козы.
— Так ты специально для этого приказал устроить перед троном бассейн? — Я побледнела.
— Да. Его закончили в тот самый день, когда ты появилась. Я хотел опровергнуть ходившие о тебе сплетни.
— Откуда же ты знал, что это неправда?
Он лукаво на меня покосился.
Я засмеялась.
— Но почему ты не обошла бассейн?
— Потому. После долгого путешествия сквозь пески мне хотелось прохлады воды под ногами.
Он рассмеялся.
А я не стала добавлять слова, просившиеся наружу, — о том, что меня ничто не может остановить.
— Если твой народ считал меня демоном с козьими ногами, то понимает ли он, что ваш патриарх Моисей был колдуном?
Разве он не превращал посох в змею, не добывал воду из камня и не творил чудес в Египте, будучи египетским колдуном?
Мы вместе засмеялись, и он засыпал меня вопросами о моем отце, о моей матери, о том, как вышло, что они принадлежали к одному племени.
— Я стала плодом любви, — ответила я без прикрас.
— Как и я. — Нечто похожее на печаль скользнуло по его лицу. — Я ведь даже не был старшим сыном моего отца. Не был вторым, третьим… или даже пятым. Я был десятым. Но именно я должен был стать царем. Потому что мне приснился сон о моем боге.
Что-то зудело на грани моего сознания. И вновь пришло видение быков, которые расходятся в разные стороны. Почему меня не оставлял этот образ?
— Разве твои жены не злятся, что сегодня ты не с одной из них? — спросила я некоторое время спустя.
Он пожал плечами.
— Они наверняка наблюдают и ведут счет женщинам гарема, что уходят ко мне и возвращаются. Ташере и Наама наверняка считают.
Он вздохнул и потер руками лицо.
— Да, они приходят ко мне просить о милостях теплом своих пальцев и мягкостью губ.
Вот как. Значит, каждый миг, когда я ничего не прошу, становится для него драгоценным. Но как мне достичь подобного? Я вновь обнаружила себя в невозможной ситуации: нужно было договориться без переговоров, нужно было просить, ни слова не говоря!
— Конечно, просят. Ведь единственный, с кем они могут поговорить, это их муж и царь, и это надолго.
Я откинулась на подушку.
— В Сабе мой дворец украшен слоновой костью и драгоценными камнями. Алебастровые диски на подставках пропускают свет, словно луны. Повсюду золото. И повсюду взгляды. И придворные… тоже повсюду. Каждый день я принимаю племя за племенем, все они просят у меня милостей. Я говорила однажды Азму, моему жрецу, что отчасти понимаю, каково быть богом — не из высокомерия, а лишь потому, что сложно различить, когда тебя действительно любят, а когда считают лишь распорядительницей благ.
Он молча смотрел на меня.
— Конечно, любой правитель может сказать подобное, — продолжила я. — Но… Этого я еще никому не говорила… Я начала отчаиваться и думать, что даже любовь построена точно также. И состоит всего лишь из обмена соглашениями. «Я буду любить, только если ты будешь радовать меня», «Я буду любить тебя, только если ты не возжелаешь другую», «Я буду любить тебя, только если…» И так без конца.
Я сказала так лишь потому, что это была правда. И потому, что именно такой беседы, похоже, он жаждал. Но еще и потому, что я знала: он поймет. Возможно, я надеялась про себя, что царь сумеет пролить свет на то, что так мучило меня вчера. Вместо этого он опустил голову и спрятал лицо в ладонях.
И сидел так долгое-долгое время.
— Как ты режешь меня, — сказал он глухим голосом.
Как ты ранишь меня, произнося такие слова.
— Как же я раню? Это всего лишь пустые размышления. Забудь их, если от них тебе больно.
— Я не могу их забыть. Потому что я знаю, в них правда. И вот мы с тобой, два плода любви, предаемся мрачнейшим из размышлений! Знала ли ты когда-нибудь иную любовь?
— Любовь моей матери.
— Кроме нее.
— Шары, моей женщины.
— Любовь мужчины.
Я застыла, окаменела.
— Ах, — тихо сказал он. — Тогда ты достойна зависти, поскольку редкий правитель способен узнать подобное.
— Но его больше нет, — сказала я, поднимаясь, чтобы уйти.
Он поймал меня за руку.
— Не уходи. Останься еще немного.
— Я останусь, если ты ответишь на мой вопрос.
— И что же это за вопрос?
— Чего ты жаждешь больше, чем любви?
Он выпустил мои пальцы.
— Доброй тебе ночи, Шеба.
В ту ночь, вернувшись в свои покои, я много часов провела, перечитывая его свитки и вспоминая свои ответы, строка за строкой, все, что я написала ему. Все мои люди давно уснули.
А я нашла, перед самым рассветом, единственную нужную строчку.
Даже боги жаждут понимания.
Именно эти слова, написанные мной в порыве несдержанности, с самого начала пленили его.
Глава двадцать третья
Пот ручейками стекал по телу под платьем, и, несмотря на полог царского паланкина, я лишь то и делала, что отбивалась от мух. Весь путь до Гевера был только таким, пока за древними стоячими камнями города бриз с западного моря не принес нам облегчения.
Там, в Гевере, мы встретились с Кхалкхарибом и Ниманом. Соломон рассмеялся при виде их пораженных лиц, когда мы, словно по волшебству, возникли за столом в царском зале.
