23
На рынке у каждого торговца были свои особые выкрики и уловки.
Один темнокожий человечек, похожий в своих шафранно-багровых одеяниях на причудливую заморскую птичку, пронзительно восклицал «кориандр, корица, зира!», а потом «имбирь, перец, мускат!», выстреливая эти две фразы словно из лука и повторяя их снова и снова. Некая женщина так низко склонилась перед Сольвейг, что пальцами чуть не коснулась земли, а затем капнула ей на щеку благовонием столь тонким, столь травянисто-свежим, словно первый день весны. А еще один продавец разжал пальцы Сольвейг и вдавил ей в ладонь жемчужину. Затем, улыбнувшись своей белоснежной улыбкой, он забрал сокровище обратно.
Со всех сторон девушку окружали люди. Они выкрикивали что-то, вопили, толкались, уступали ей дорогу, хлопали в ладоши и смеялись, отвешивали товары, торговались…
«На рынке в Ладоге, — подумала Сольвейг, — я перечисляла все, что попадалось мне на глаза. Олений рог, пироги, заквашенные на пиве, яблоки, шило, чаши из ясеня, поделки из бересты, костяные гребни, хрустальные бусины, петухи, раки. Ах да, еще глиняные чаши, морковь и сердолик… Я не назвала сейчас и сотой доли того, что видела, а ведь рынок в Ладоге не идет ни в какое сравнение с тем, что я вижу сейчас. Доброй половине того, что здесь есть, я и названия не знаю. Вот, например, эта чаша, в которой что-то дымится. Что-то густое и со сладким запахом. Что это?»
— Ты христианин? — спросил ее купец. Брови у него были жесткими, словно щетина у вепря.
— Да, — потрясенно отозвалась Сольвейг. — То есть нет. Не знаю.
— Ты мусульманин, — ободряюще сообщил ей незнакомец и поманил крючковатым пальцем. — Пойди смотри.
Сольвейг шагнула вперед, совершенно ошарашенная. После многих дней, проведенных в лодке, ноги ее плохо слушались, но она продолжала взбираться на холм. Все ближе к Святой Софии.
Облака в небе были похожи на скисшее молоко. День становился все жарче. Высоко над Сольвейг парил купол, будто привязанный к небу тонкой золотой нитью.
Только подойдя совсем близко, она заметила, что его поддерживают исполинские подпоры. Ей пришли на ум слова, что сказали посланцы короля Владимира. Не знаем, сообщили они, на земле ли мы были или вступили в небесные чертоги.
Сольвейг глубоко вдохнула. Она положила на землю суму с одеждой и костями, потянулась и обняла себя за плечи. Ей вспомнилась лопаточная кость.
«Я донесла ее сюда и слышала, как пели голоса призраков»:
Разрежь меня,
Укрась резьбой.
Расскажи мне,
Спой мне.
«Я поклялась вырезать для них руны, и я это сделаю.
Сделаю. Но… Всей моей дорогой, моими словами, слезами и смехом я уже спела для них. Разве это не то, к чему призваны все мы?»
Я Сильная, как Солнце,
Пою вам песню жизни,
И потому вы живы
В жизни моей,
Смех ваш и юность,
Быстрая кровь и гибель.
Я песню ваших жизней
Вовеки буду петь…
Сольвейг вздохнула.
«Михран говорит, что сюда надо идти в первую очередь. Императрица Зоя каждый день посещает богослужения, и охрана приходит с нею вместе. Говорит, что все они норвежцы, норвежцы до мозга костей. Он знает все, этот Михран.
Мне так беспокойно. Я не чувствовала такого страха с той самой минуты, когда сказала Асте, что у меня колики…
Ты поведал обо мне королю Ярославу. Ты сказал, что до конца своих дней будешь жалеть о том, что покинул меня. Ты ведь будешь мне рад, да? — Сольвейг подняла суму. — Но я даже не знаю, где ты сейчас. Может, тебя нет в Миклагарде. Может, ты теперь далеко отсюда, сражаешься бок о бок с Харальдом Сигурдссоном. Почем знать, ты ведь можешь оказаться на другом берегу Великого моря…»
Внутри Святой Софии было сумрачно, влажно и прохладно.
Сольвейг, едва пройдя в дверь, остановилась и прислушалась.
Тихое гудение, как будто океан шумит вдали. Нет. Дело не в этом. Просто каждый звук, что попадает сюда, оказывается в ловушке и движется кругами по зданию.
Понемногу глаза Сольвейг привыкли к полумраку, и она поняла, что стоит в огромном чертоге, а перед ней простирается в темноте самый невероятный грот, какой она когда-либо видела. В дальнем конце чертога, у основания лестницы, освещенной мерцающими огоньками роговых светильников, стояло несколько человек.
Она медленно пошла к ним. Удивительно, все они были светловолосые и светлокожие. Все до единого! Затем один из них заговорил. Ни один язык мира не звучал для Сольвейг так сладостно, как тот, что она услышала тогда.
— Поглядите! — громко окликнул товарищей румяный мужчина. — К нам идет ангел.
— Мне бы больше пришлась по душе земная женщина, — ответил другой.
Голоса их эхом разносились по чертогу.
— Смотрите, как она высока и прекрасна! — воскликнул третий. — Валькирия!
— Почти так же хороша, как норвежки.
Подходя к ним, Сольвейг тихо про себя улыбалась.
— Я с хутора, что рядом с фьордом Трондхейм.
— Что?!
— Так и есть! Она из Норвегии!
Пятеро окружили Сольвейг и с удивлением принялись ее разглядывать.
— Я… я ищу Ассера Ассерссона, — ровным голосом произнесла девушка. Голос ее звучал тихо, словно гудение пчелы.
— Кого?
— Мы о нем не слышали.
— Некоторые называют его Хальфданом.
— Хальфдан!
— Старый плут!
— Вот везет же некоторым.
— Он здесь? — Голос Сольвейг дрогнул.
Пятеро викингов были бы и рады продолжать свое зубоскальство, но их прервали. Из глубины грота раздалось громкое восклицание:
— Аллилуйя! Аллилуйя!
Сольвейг отступила назад и угодила прямиком в объятия одного дружинника.
— Здравствуй! — сказал тот. — Я Хакон!
Девушка быстро высвободилась.
— Я и не знала, что там вообще кто-то был, — сказала она, махнув рукой в сторону огромного грота под куполом.
— Сотни людей, — ответил ей краснощекий охранник. — Может, даже тысяча. И сама императрица.
— Она тут! — воскликнула Сольвейг.
— Она там, — уточнил тот, кивнув на склон. — В галерее.
— И… — нерешительно продолжила девушка.
Дружинники переглянулись.
— И он тоже, — завершил Хакон.
— Здесь?! — вскричала Сольвейг и зажала себе рот рукой.
