– Плохо будет, если догонят, – усмехнулся Митро. – Ну, коли хочешь, сиди дома. Я и один управлюсь.
– Управится он, глядите, люди… – обиделся Петька. – Вот что, мы все пойдем! Я, ты и братья мои! Только смотри, лошадей нужно самых лучших, чтобы от погони ушли. Тройку нельзя, верхом все равно догонят. Вот если дашь мне свою Ведьму, да того рыжего в придачу, Зверя, – вот тогда…
– Ведьму не дам, – машинально ответил Митро. – У нее забег в субботу.
– Ну, знаешь что, дорогой мой! – возмутился Петька, но тут Митро пришел в себя и замахал руками:
– Да бери, бери, кого хочешь! И разговору нет! Пошли!
– Ку… куда?
– Илонку эту упредить надо. Я к ней Варьку пошлю.
Варька неожиданно снова встала на дыбы:
– Ромалэ, да вы с ума сошли! Девка просватана, жених есть, летом замуж идти! Хотите, чтобы переубивали вас тут?! Догонят, как бог свят, догонят и зарежут! Дмитрий Трофимыч, ну что ты, ей-богу, в голову забрал? К чему тебе она? Глупая, таборная… Будет на базар босиком гадать бегать, тебя позорить!
Митро сердито молчал.
А Петька заспорил:
– Да с чего ей по базару бегать?! Лучше в хор ее пристроим! Если совсем бесталанная, так хоть для красоты сидеть будет! Хватит, Варька, голосить, ступай к Илонке.
Варька коротко взглянула на цыган, и Митро, который в эту минуту думал совсем о другом, неожиданно поразила мелькнувшая в ее глазах острая горечь. Но Варька тут же отвернулась и широкими шагами пошла к кучке девушек, смеющихся и брызгающихся водой у зеленого озерца. Митро искоса следил за тем, как Варька отзывает в сторону Илонку, как они садятся вдвоем возле зарослей ракиты и шепчутся, тесно прижавшись друг к другу.
Через четверть часа Илонка вскочила и стремительно умчалась, а Варька вернулась к цыганам. Не поднимая ресниц, сумрачно сказала:
– Дмитрий Трофимыч, согласна она. Ей этот жених поперек горла, отцы сосватали, когда она еще в люльке лежала.
– И слава богу… Как теперь будем? – нетерпеливо спросил Петька.
– Сейчас собираемся и уходим, – решительно скомандовал Митро. – Стемнеет скоро, нам в хор надо. Отпоем вечер, а потом – берем лошадей, Ефима с Ванькой, и сюда. Как раз самый волчий час будет, перед рассветом. Ты, Варька, беги опять к ней, упреди, чтобы ночью из шатра вылезла да до дороги дошла. Мы ее там, в кустах, ждать будем. Нам к табору подходить нельзя, собаки всполошатся. Посадим ее на лошадь – и в Москву!
– Ох, и сладим дело лихое! – засмеялся Петька. – Ох, и будешь меня, морэ, всю жизнь за жену благодарить!
Варька стояла насупленная, водила носком ботинка по пыли, но возражать больше не пыталась. Да никто ее и не спрашивал.
Ночь спустилась лунная, полная света, заливавшего дорогу и цыганские шатры. «Сияет, как таз, проклятая…» – беспокоился Митро, сидя в придорожных кустах и озабоченно поглядывая на луну, повисшую над полем. В траве верещали кузнечики, изредка сонно вскрикивала какая-то птица. Издалека, от затянутого туманом озерца, несся жалобный плач лягушек. Густые заросли кустов были влажными от росы, тяжелые капли с шелестом скользили по серебристым от луны листьям, падали на теплую землю. Остро пахло цветущей бузиной и молодым щавелем. Совсем низко над табором висели две звезды – голубая, лучистая и яркая и бледно-желтая, болезненно мерцающая. Митро не сводил с них глаз. Рядом чуть слышно всхрапывали кони. Чуть поодаль в кустах сопели младшие Конаковы, которым на все было плевать – лишь бы выспаться после ресторана. Возле лошадей сидел Петька. Он тоже молчал, но Митро, оглядываясь, видел ярко блестящие белки его глаз.
К выходу в ресторан они все-таки успели, но вечер провели как на иголках. Митро волновался, пел не в лад, несколько раз сфальшивил в аккомпанементе, а на сердитый выговор Якова Васильевича невпопад ответил: «Ну и ладно». Цыгане удивленно посматривали на него, шепотом спрашивали у всеведущей Стешки:
– Что такое с Арапо?
– Я почем знаю? – злилась та. – Влюбился, может?
Петька, стоящий рядом, прыскал в кулак, поглядывал на Варьку. Та сидела бледная, зябко, несмотря на теплый вечер, куталась в шаль. В открытые окна ресторана, шевеля занавески, входила ночная свежесть, вплывал запах цветущих деревьев. Поднималась луна, ее свет мешался на полу с отблесками свечей. Чуть слышно всхлипывали струны. Варька допевала последние слова любимого романса, от которых сегодня, как никогда, болело сердце:
Пойми хоть раз, что в этой жизни шумной,
Чтоб быть с тобой – я каждый миг ловлю,
Что я люблю, люблю тебя безумно,
Как жизнь, как счастие люблю…
– Ну, Варька забирает… – шепотом сказал Петька, наклоняясь к Митро. – Будто помирать завтра, сроду я от нее такого не слышал… Заболела, что ль?
Но Митро ничего не ответил, думая о своем и вряд ли даже услышав Петькины слова. Зато Яков Васильев, все замечавший, строго посмотрел в сторону парней.
Свой последний выход Митро не пропустил только потому, что стол давнего поклонника хора ротмистра Шеловнина, пришедшего в ресторан с компанией друзей, взорвался криками:
– Митро, просим! Просим, Дмитрий Трофимов! «Когда в предчувствии разлуки!»
Шепотом чертыхнувшись, Митро передал гитару Варьке, удивился мельком ее поднявшимся к нему больным, полным слез глазам и вышел к столикам. Шеловнин с улыбкой попросил цыгана подойти ближе, Митро послушался. Теперь он стоял рядом со столиком, вполоборота к хору. Яков Васильев коснулся струн своей гитары. Мягкий, задумчивый перебор заставил умолкнуть даже самых пьяных гостей в зале. Митро улыбнулся, подумав о том, что это – его последний романс нынешним вечером и что скоро выступлению конец, привычно взял дыхание.
Когда в предчувствии разлуки
Мне нежно голос ваш звучал,
Когда, смеясь, я ваши руки
В своих руках отогревал,
Перед непризнанной любовью
Я весел был в прощальный час,
Но, боже мой, с какою болью
Тогда очнулся я без вас…
Какими тягостными снами
Вы мой нарушили покой…
Все, недосказанное вами,
Все, недослушанное мной.
Красивый, сильный мужской бас заполнил весь зал. Ротмистр Шеловнин сидел бледный, с закрытыми глазами, что-то шептал про себя. Варька, забыв об осторожности, подалась вперед и жадно смотрела в татарское, узкоглазое лицо Митро; не замечая бегущих по щекам слез, одними губами повторяла вслед за ним слова романса:
Все, недосказанное вами,
Все, недослушанное мной…
Рядом изумленно рассматривала ее Марья Васильевна. Но она не сказала ни слова, а остальные цыгане не успели ничего увидеть, потому что романс кончился и зал шумно зааплодировал. Митро облегченно вздохнул, поклонился и быстро вернулся на свое место в хоре.
