Обычно Константин знакомился с ними в день, предшествующий суду. Таким образом, день равно как и последующий, то есть день самого судебного заседания, напрочь вылетал из обоймы многочисленных поездок, для которых оставались пять последующих.
А кроме того, необходимо было уделить время купцам, строительству, включая и затеянное им в Ожске каменное, тщательной разборке и анализу – во сколько обойдется – Минькиных прожектов, проконтролировать воспитание и обучение сына, пообщаться с ремесленниками, перекинуться парой слов с прибывшими на городской рынок смердами, выяснить у Зворыки, где и сколько можно еще найти гривен, чтобы тут же потратить их… словом, дел хватало.
Он знал, что успевает, потому что до сих пор из Ростова Великого не приходило никаких вестей. Тамошний князь Константин продолжал находиться, говоря современным языком, в глубокой коме, и наиболее реальный выход из нее прорисовывался только один – ногами вперед на княжий двор.
А пока тот оставался живым, хотя и относительно, Юрий, как его преемник, еще не смел предпринимать никаких активных действий, даже если бы Ярослав стал очень сильно настаивать. Впрочем, пассивные действия, то есть подготовка к будущей войне, все равно велись вовсю. Одним из подтверждений тому было размещение крупных военных заказов среди кузнецов, кожевенников, сапожников и прочих ремесленников как во Владимире, так и в Переяславле, Суздале, самом Ростове и прочих городах помельче. Кроме того, эмиссары из Владимирской Руси стали частыми гостями южных соседей Рязани и периодически гнали из половецких степей окольными путями, в обход рязанских владений, огромные табуны низкорослых, но неприхотливых и выносливых степных лошадей.
И все же с каждым днем становилось яснее и яснее, что боевые действия начнутся не раньше, чем осенью. К тому времени Вячеслав успеет практически все. Да и Минька уже выдаст нагора свою продукцию в тех количествах, что были необходимы. Имелись в виду не гранаты. Тех-то как раз хватало уже сейчас. Ныне речь шла в первую очередь об орденах с медалями, а также о пушках. За то время, что Константин себя изнурял частыми поездками, он ухитрился побывать в Ожске раз десять, не меньше. Успел вникнуть самым детальным образом в работу всех цехов, познакомиться с самыми лучшими мастерами, знал в лицо и по имени практически каждого, не говоря уж о тех, кто играл ведущую роль на производстве.
По каждому из цехов он прошелся неоднократно. Особенно ему нравилось наблюдать за трудом рабочих в стеклодувной мастерской, которая начала приносить первые живые и уже достаточно увесистые деньги. По качеству оно, правда, уступало заморскому, которое везли из Венеции, но зато так перешибало его по стоимости, что даже достаточно зажиточные князья – смоленский, черниговский или киевский – предпочитали полностью застеклить за ту же цену весь терем, нежели ограничиться более чистым и прозрачным заморским, но только в нескольких комнатах. На паях с Тимофеем Малым он уже направил сразу несколько торговых караванов еще дальше, осуществляя транзит через Новгород в Польшу, Швецию, Данию и вольные германские города.
Аналогичная ситуация была и с бумагой. Ею пока еще нельзя было хвалиться, да и торговать пока было неудобно – уж слишком низкое качество, но для внутренних нужд она шла на ура.
А еще ему нравилось наблюдать за работой монетного двора. Тот пока помещался в одном доме, который был поделен на шесть огромных комнат-цехов. Некоторые были еще пустые. Там предполагалось установить станки, которые пока не были сделаны или просто еще не доведены до ума, как это было с прокатными. Никак не удавалось их отрегулировать, чтобы серебряные полосы, выползаемые из-под вращающихся валиков, получались строго одинаковой толщины. А добиться этого было необходимо, иначе начинал колебаться вес самой монеты. Впрочем, тут как раз можно было не торопиться. Дело в том, что серебра в достаточном количестве для такого поточного метода чеканки все равно пока не было.
Правда, пять партий по сто монет уже отогнали, но вручную, то есть они стали как бы пробными. Идеальной округлости добиться все равно не удалось, но, задумчиво вращая в руках свою первую рязанскую гривну (по весу строго как в Новгороде – 204 грамма, не больше и не меньше), Константин с радостью заметил, что по сравнению с монетками времен даже первых Романовых – Михаила Федоровича или Алексея Михайловича, которые он не раз разглядывал в музеях, его, Константиновы, выглядели на несколько порядков лучше. И речь шла не только о наличии гурта[133]или о самой форме. Даже сам оттиск на рязанских гривнах был намного четче, с обилием мелких деталей, вроде прорисовок складок на одеянии князя. Разумеется, на больших маточниках, изготавливаемых для гривны или полугривны, резать было куда как сподручнее, но его златокузнецы, а попросту ювелиры, добились такой же четкости изображения и на тех, что поменьше – для чеканки четвертака и гривенника (1/10 части гривны), а также на самом маленьком, предназначенном для изготовления монетки в в 1/100 часть гривны – прообраза современной копейки. Причем, чтобы она со временем получила в народе то же название, Константин специально настоял на изображении всадника с копьем.
Ныне, учитывая, что время терпит, Минька остановил ручное производство монет и приступил к установке пусть грубых, примитивных, но уже станков. Часть из них Минька даже наладил, после чего все пять пробных партий вновь вернулись на монетный двор, чтобы быть прокатанными на новом станке, который нарезал на них гурт. А златокузнецы тем временем зря времени тоже не теряли, работая по пятнадцать часов в сутки над другими княжескими заказами.
Зато теперь к началу лета они довели до ума практически половину из всего, что он им поручил. В один из первых дней лета Константин с гордостью уже показывал Вячеславу первые медали «За отвагу» и «Серебряная стрела», первые ордена «Русский богатырь» и «Быстрота и натиск». Остальные тоже были на подходе. Каждая медаль имела ушко, была снабжена простенькой, хотя тоже изготовленной из серебра, цепочкой.
Сама жизнь помогала Константину все время находить занятие, периодически подкидывая еще и новые вводные. Причем возникали они буквально на голом месте. Особенно насыщенные ими выдались первые дни лета.
Во-первых, взбунтовались мужики в Минькиных мастерских. Сам Мокшев уже ничего не мог с ними поделать, как ни пытался. Разубедить их в том, что они работают в угоду сатане, ни ему, ни подключившемуся к делу князю так и не удалось.
Выход нашел Сергий Иванов, самый первый помощник Миньки, на чьи плечи были полностью взвалены некоторые производства из числа наиболее отлаженных. Прозвищ у этого смуглого коренастого широкоплечего паренька была масса. Его называли и Кузнечиком (за стремительность и шустрость в работе и за схватывание на лету любых идей Миньки), и Зуем[134](это больше за «грехи» молодости), и еще разно. Был он, пожалуй, самым лучшим чуть ли не во всех Минькиных делах. Любая работа у этого веселого остроумного и язвительного парня – всего-то осьмнадцать годков стукнуло – явно спорилась. Имя его звучало не совсем привычно для простого русского мужика из тринадцатого века. Оказалось, что набожная мать уже в первые дни после рождения мальца окрестила его, но, вопреки обычаям, своего имени – Жданко, Званко, Вихорь и пр. – не дала.
