Потом лицо ее приобрело серьезное выражение.
— Что касается твоей поясницы, — заговорила она, — Бог-Родитель сказать изволил, что из милосердия до поры до времени воздержится от помощи… Ты ведь большой любитель музыки, а в последнее время из-за границы то и дело наезжают знаменитые музыканты… Когда б не боль в пояснице, ты бы забросил книгу и каждый день ходил по концертам. И не только это. Ты будешь говорить: «Пойду-ка погуляю, уж очень хорошая погода», — или: «Немного пройдусь, а то засиделся что-то», и твоя работа застопорится. Послушай-ка меня хорошенько. Бог-Родитель говорит, что спешит, что твоя книга должна быть закончена к столетию учения Тэнри. Он хочет, чтобы ты писал даже тогда, когда я с тобой разговариваю. Он очень спешит. А о здоровье своем не беспокойся, даже если ты не станешь гулять, тебе это не повредит. Он о тебе позаботится. Да, кстати, ты каждое утро читаешь газеты, а мог бы и это время использовать для писания. Он и вправду спешит… И очень просил тебя… — После таких наставлений Мики стала рассказывать мне о том, что Бог-Родитель готовится начать Великую Уборку Мира.
Уточнив, когда именно будет отмечаться столетие Тэнри и узнав, что это произойдет 26 января — 18 февраля следующего года, я понял, что крайний срок окончания книги — 18 февраля.
Поэтому я целиком сосредоточился на писании и даже перестал просматривать новые издания и журналы, которые мне приносили каждый месяц, единственное, от чего я не отказался, — это от газет: каждое утро начинал с того, что просматривал три газеты. Я оправдывал себя тем, что такому старику, как я, это просто необходимо, и не только для того, чтобы быть в курсе происходящих в мире событий, но и для того, чтобы оставаться в форме и избежать старения духа. Поэтому, проигнорировав совет не читать газет, я лишь сократил затрачиваемое на них время с двух до полутора часов, после чего тут же садился за работу. Все дни я проводил в своем кабинете, запретив себе вообще выходить из дома, о прогулках, разумеется, и речи не было.
После первого появления в моем доме живосущей Мики (а это произошло 9 октября прошлого, 1985 года) я полностью отказался от ежедневных сеансов иглотерапии и прижиганий моксой, перестал ходить к костоправу и не обращался к врачам. Начал писать я в начале ноября и около ста дней, до празднования столетия, жил как в тюрьме.
Однажды, в середине ноября, Мики, словно я и впрямь был узником, сшила для меня красную хлопчатобумажную куртку хантэн — и приказала надевать ее всегда, когда я работаю в кабинете. Мики сказала, что в этой куртке, точно так же как и в алом кимоно, которое она носила в последние годы своего земного существования, присутствуют две божественные основы — Луна и Солнце, поэтому если носить ее поверх одежды, то не только писание будет спориться, но и никакая простуда не пристанет. Я надел куртку и тут же почувствовал себя вырванным из мира узником в красной робе — отныне, не покидая своего кабинета, я должен прилежно выполнять порученную мне работу.
Иногда, как надзиратель, появлялась Мики в алом кимоно и указывала мне на мои ошибки.
— Все хорошо, — говорила она, — но вот здесь лучше делать акцент не на фактах, а на собственных ощущениях, твои слова должны трогать людские сердца. — Или: — Этот эпизод лучше поместить в конце такой-то главы, это придаст повествованию особую остроту.
Поздняя осень и начало зимы, когда воздух особенно сухой, — мое самое любимое время в Японии, в эту пору я привык часто выходить из дома и теперь, когда мне это было запрещено, чувствовал себя обездоленным, вздыхал, глядя из окна кабинета на чистое небо, и иногда утешался тем, что рассеянно бормотал какое-нибудь неумелое шуточное стихотворение:
Скрючившись,
Сижу за столом посреди
Бумажного хаоса.
Словно придавленный тяжким
Бременем прошлых грехов…
Я даже перестал вести дневник, не отвечал на письма и к Новому году никому не отправил поздравлений. Ну чем не узник?
Иногда кто-нибудь приходил ко мне, и я с удовольствием спускался в гостиную на нижнем этаже. Посетителями, как правило, бывали близкие мне люди, они с подозрением вглядывались в меня и говорили:
— Вид у вас вполне здоровый! Это хорошо, а то я уж беспокоился, не заболели ли вы. Хорошо выглядите, даже помолодели.
В таких случаях я терялся и не сразу находил, что ответить.
А некоторые спрашивали:
— Неужели вы до сих пор работаете?
— Такая уж у меня судьба, — деланно вздыхал я, и мне самому становилось себя жаль. — Писать для меня значит жить.
Особенный наплыв посетителей пришелся на первые дни года: видно, многие, не получив от меня новогодних открыток, забеспокоились. Одни (с оттенком сожаления) спрашивали: «Так, значит, вы не больны?» Другие радовались: «Ну и прекрасно, надеюсь и впредь видеть вас в добром здравии!» Кое-кто пытался выведать тайну моего долголетия: «Кажется, в этом году вам будет девяносто? Как вам удалось дожить до таких лет при вашей болезненности?..» А некоторые интересовались моей нынешней работой.
Однако я был крайне немногословен и сдержан в беседе. А о чем, собственно, я мог говорить? О тех удивительных событиях, которые произошли в моей жизни? О беседах с Мики Накаяма, сто лет назад покинувшей этот мир? Об указаниях великого Бога-Родителя? Все это мне, узнику, было запрещено. Да и заговори я об этом, мне бы никто не поверил, на меня наверняка посмотрели бы с жалостью, решив, что я выжил из ума. Поэтому, естественно, я старался молчать, ощущая себя при этом узником Бога.
Так или иначе в течение ста дней я сидел взаперти (только дважды вышел в ближайшую парикмахерскую постричься), усердно писал и в результате за несколько дней до конца празднования столетнего юбилея завершил одиннадцатую главу. И тут мне захотелось, отбросив ручку, закричать, неизвестно к кому обращаясь: «Все, конец!»
Вечером в тот день пришла Мики и ласково сказала:
— Спасибо за труды. Ты прекрасно справился! Бог-Родитель тоже доволен тобой. Теперь пройдись еще раз по тексту с самого начала для окончательной шлифовки и поскорее неси в издательство. И не беспокойся, что книгу не захотят издавать. Зная, что ты человек несмелый, Бог-Родитель все предусмотрел заранее. Все будет в порядке.
Доработка рукописи, внесение в текст последних исправлений — это тоже потребовало от меня немалых усилий. Во-первых, шариковой ручкой я писал недостаточно четко, и мне все время казалось, будто я разбираю чужой текст. Впрочем, он и в самом деле не мог считаться моим, я писал книгу под диктовку Бога, и как я мог вносить в нее какие-то поправки?
Начать с того, что у меня еще не было даже названия для книги. Обычно, когда я приступаю к написанию большого произведения, название его определяется прежде, чем дописана первая глава. А уж к тому времени, как я заканчиваю вторую главу, в моей голове складывается в окончательном виде все произведение, и мне остается только аккуратно перенести его на бумагу, что я и делаю с немалым удовольствием. Поэтому, завершив работу над рукописью, я не испытываю особых затруднений с доработкой, быстро вношу исправления и отправляю ее в издательство.
