Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95
«Ни хрена себе! Фарфоровая агитка Чехонина!» — обалдел Гена.
По семейным обстоятельствам он немного разбирался в антикварном авангарде.
Но главным достоянием деда оказался кожаный диван с высокой спинкой, полками и завитками из красного дерева, с мутной зеркальной вставкой, окаймленной перламутровой рамкой. На стене желтели старые фотопортреты — сурового усача в кожаной фуражке со звездой и испуганной селянки в белом платочке. На древнем телевизоре стоял, прислоненный к бутылке, современный снимок болезненной женщины. Левый угол перечеркивала черная полоса. Вместо иконы в комнате царил парадный портрет Сталина, до 20-го съезда, очевидно висевший в совучреждении.
Маркелыч откинул диванные валики, удлинив ложе, бросил сложенную серую простыню и ватное стеганое одеяло.
— Раздевайся, страдалец, ложись!
Скорятин с трудом стащил с себя мокрую, прилипшую к телу одежду, особенно повозился с задубевшими джинсами, и остался в одних трусах, почти высохших, видимо, от жара соблазна.
— Ишь ты, — хмыкнул лоцман, оценив ажурные башенки на исподнем у гостя.
Замшевую куртку, набухшую и отяжелевшую, Гена, горюя, повесил на спинку стула.
— М-да, накрылась шкурка-то, завтра колом стоять будет, — двусмысленно посочувствовал дед. — Ну я пошел, Зойкину ногу посмотрю. Не дай бог — сломала. Гальюн, если что, налево.
— А душ?
— Объелся груш, — буркнул сосед и вышел, погасив свет.
Спецкор расправил простыню, улегся под одеяло, но уснуть не мог: бил озноб, а потом, когда согрелся, напала иная дрожь — влекущая. Из форточки, колебля полуоторванную марлю, сквозила прохлада, напоенная свежим покоем, какой охватывает природу после грозового содрогания. Радостный трепет передался и Гене. Он, замирая сердцем, осознавал: в Тихославле с ним, кажется, случилось то, от чего вся жизнь может измениться, как степь, вчера еще уныло неоглядная, а сегодня — ослепительно алая от раскрывшихся миллионов диких тюльпанов. Он видел такое преображение, когда летал в командировку в Джамбул.
Кряхтя, вернулся дед, доложил, что у Зои всего-навсего растяжение связок, и плюхнулся на кровать, отозвавшуюся пружинным лязгом. Лежали в молчании. Москвич несколько раз перевернулся с боку на бок и вздохнул.
— Это ты сразу брось! — утешил Маркелыч. — Такую девку знаешь сколько выхаживать надо! И то — хрен выходишь. Тут один, райкомовский, колобок, считай, уж год к ней подкатывается — и все мимо трюма. Ты поспи! Может, приснится что хорошее. Я-то сам, как жену схоронил, только во сне теперь по бабам и прыгаю. Умри она лет десять назад, я бы еще к кому причалил. Нет, домучилась, когда и мне в холодный отстой пора. Смолоду я по бабью-то ох и покаботажил! А Верка у меня ревнивая была — до падучей. Аж пенилась! Вот и сквиталась…
— А Сталин вам зачем? — спросил спецкор, чтобы сменить тему. — Любите его, что ли?
— Любить-то мне его особо не за что. Он моему отцу десять лет без права переписки впаял. Понял, да? Но уважаю. Справедлив был. Собственного сына для Отечества не пожалел. Так и сказал: я, мол, солдата на маршала не меняю!
— Он и отца вашего не пожалел.
— Это верно. Но и батя, пока самого не взяли, тоже народ к стенке прислонял. Идейный был. От Бога меня ремнем отучал. Мать креститься при нем боялась — сразу в ухо. А без веры как без якоря. Вот и остался нам Иосиф Виссарионович…
— А Ленин?
— Тоже вроде ничего, но картавый. Ладно, парень, давай спать — я утром на анализы записался. Помру с диагнозом…
Во сне Скорятин изо всех сил бежал по бесконечному перрону, догоняя набиравший скорость поезд, и старался заглянуть в освещенное окно вагона, чтобы разглядеть женщину, сидевшую в глубине купе. Она была похожа на Зою и Марину одновременно. Но понять окончательно, кто это, не удавалось: пассажирка, закрыв лицо руками, плакала. Внезапно платформа кончилась, Гена оттолкнулся ногами от края — и полетел…
…В дверь постучали, и Мятлева звонко крикнула:
— Подъем!
— А?! Что?
— Пионерская зорька.
Он приземлился, открыл глаза и обнаружил в комнате солнечное утро. Как встал и отбыл в поликлинику Маркелыч, спецкор не слышал. Зоя, осторожно ступая на обмотанную эластичным бинтом ногу, аккуратно складывала на стуле вычищенную и выглаженную одежду гостя.
— Вставайте, будем завтракать! — и вышла.
Скорятин оделся и, по возможности утишая неизбежные гигиенические звуки, посетил скорбный туалет с древним чугунным бачком, обметанным каплями конденсата. Потом он умылся. Газовая колонка жутко шипела, а кран с резиновым наконечником выплевывал то ледяную воду, то кипяток. Стол в Зоиной комнате был уже накрыт. Библиотекарша испекла блинчики с изюмом, к ним подала густую желтую сметану в вазочке, а кофе заварила в старинной турке с костяной ручкой.
— Может быть, предпочитаете растворимый? — спросила она.
— Нет, не люблю химию.
Завтракая, он исподтишка осмотрелся. На стене полки с книгами, над проигрывателем портрет певца Юрия Гуляева, недавно умершего от рака. Из-за шифоньера выглядывает спортивный алюминиевый обруч, в углу стоит педальная швейная машинка, над креслом-кроватью — фото в ракушечной рамке: девочка, трогательно похожая на Зою, сидит под пальмой на лавочке, приникнув к молодой грустной женщине с гладкой учительской прической. Внизу — белесая витая подпись: «Гагры, 1970 год».
— Вы? — спросил он.
— Я с мамой…
По тому, как она это произнесла, стало ясно: мамы давно нет на свете, а папа если и был, то сплыл. Расспрашивать Гена не решился, помня завет тестя: «С женщинами как с бабочками: главное — не спугнуть».
— Изумительные блинчики! — похвалил московский обольститель.
— Это так, на скорую руку. Приезжайте летом! Я с земляникой пеку.
— А вот и приеду! На работу не опоздаете?
— Нет, отпрошусь — нога болит.
Скорятину страшно не хотелось уходить, но он понимал: засиживаться нельзя. Если хочешь вернуться, уйди раньше, чем надоешь. Спецкор встал и откланялся легко, элегантно — с необязательной улыбкой на лице и тоской в сердце. Гена заскучал, еще не перешагнув порог. Зоя, хромая, проводила до двери.
— Когда уезжаете?
— Не знаю. Мне еще надо встретиться с Веховым.
— Будьте осторожны, он очень нехороший человек!
У подъезда на лавочке сидели три старушки. Одна, в панаме, похожая на телевизионную Маврикиевну, читала «Новый мир», две других, в платочках, лузгали семечки. Рядом бродили куры и, склоняя набок головы, следили за шелухой, отлетавшей от впалых уст, гурьбой бросались на добычу, клевали, разочаровывались и снова с надеждой смотрели на пенсионерок, а те в свою очередь провожали московского гостя осуждающими взглядами.
…Булькнул мобильник — пришла эсэмэска от дочери: «Получила. Сп-бо!».
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95
