Сафият устало посмотрела на гостя. И кивнула так же устало:
– Ты уже говорил все это, уважаемый…
– Ах да… Все дела, дела… Даже закончив день, закончив с присущим мне успехом, я не могу забыть о них… Думаю, ты простишь мне эту черту. Или привыкнешь к ней когда-нибудь. Однако сейчас, милая Сафият, я расскажу тебе историю, поведанную умирающим менестрелем в далеком варварском замке. Это повествование о рыцаре Убальдо и осеннем колдовстве. Внимай же истине без прикрас…
– Ты уже рассказывал о печальной судьбе влюбленного рыцаря… И я удивлялась правдивости рассказа вместе с тобой.
Гость взглянул в глаза Сафият и умолк. Когда же ему показалось, что молчание слишком затянулось, он вновь промокнул пот со лба.
– Ты права, я помню, что глаза твои были полны печали!
– Печали, уважаемый? – если бы Сафият в свое удивление добавила еще чуть больше яда, кот бы упал замертво.
Недис-пятый покровительственно улыбнулся.
– Чего же еще ожидать от девушки, ведущей подобный образ жизни…
– О да…
«О, как я понимаю Алима-мага! Я бы и сама разорвала тебя на части! Да не на пять, а на добрую тысячу! А потом бы сожгла каждую из них! А то, что останется, утопила бы в океане! Хотя для начала бы задушила… Нет, сначала разорвала, потом бы задушила…»
Сафият подумала, что в любом случае это было бы настоящее, не подложное, удовольствие.
– Тогда, моя провинциалочка, я расскажу тебе историю, которую поведал сказитель на далеких Фарерских островах, отделенных от всего мира густыми туманами и высокими скалами. Это рассказ о печальной судьбе рыцаря Синяя борода и его неразделенной любви. Хотя чего еще ждать от глупцов, живущих посреди лесов…
Сафият изо всех сил сдерживалась: сегодняшний гость был самым отвратительным из всех. Должно быть, щит Алима и впрямь был весьма хорош – ибо все мысли, текущие за этим узеньким лобиком, видны были девушке более чем отчетливо. Если бы она захотела, то смогла бы расслышать все, о чем он думает. Однако делать подобное усилие было столь противно, что Сафият лишь зябко передернула плечами. Рука девушки опустилась на спину коту – и тот сразу же стал вылизывать ей пальцы.
– Уважаемый, твоя память воистину необыкновенна, как удивительно широки познания о мире и мнение о каждом из в нем живущих. Осмелюсь тебя огорчить – и этой историей ты уже поделился со мной. Поделился и собственноручно ее записал…
– Должно быть, воздух сего города столь коварен, столь губителен для памяти всякого уважающего себя купца… Похоже, и здоровье следует поберечь… Может быть, даже скорым отъездом.
«Ох, мой недалекий гость… Ты вновь проговорился. Я вижу, что ты стараешься не касаться вокруг ничего – словно все здесь покрыто толстым слоем сажи… Ты брезглив и осторожен за пятерых… Но это и хорошо – ты уж точно не полезешь ко мне с липкими вонючими поцелуями!»
Кот Улугбек, похоже, так и не смог найти достаточно удобное место на коленях девушки. Та погладила его:
– Что, не спится, пушистенький? Проголодался? Лепешечку?
Кот довольно мурлыкнул и принялся есть, аккуратно снимая мелкие кусочки лакомства с ладони Сафият. Пятый Недис даже не пытался скрыть, насколько ему отвратительно это зрелище. Он поднял глаза к потемневшим небесам.
– Что ж, если и судьба Синей бороды тебе ведома… Тогда мне придется вспомнить об истории, которую слышал я в те дни, когда странствовал по дорогам бесчисленных княжеств великой империи. В ней нет ни рыцарей, ни прекрасных возлюбленных. Толстые бюргеры, толстые крысы и неблагодарный дудочник…
– Увы, мой гость, твоя память богата, однако и этой поучительной историей ты уже поделился.
Недис-пятый что-то пробурчал себе под нос. Сафият готова была поспорить, что он выразил своей неудовольствие тем, что она позволила себе перебить великого мудреца и не стала еще раз внимать (внимать с восторгом, как же иначе?) поучительному рассказу из уст мудрейшего из мудрых.
– Тогда, думаю, тебя порадует история о султане… Полагаю, в вашем городишке о таких чудесах и не слыхивали.
– Слыхивали мы о таких чудесах, забывчивый мой гость. От тебя самого и только вчера. А потому более не желаем слушать старые песни на новый лад.
Свиток двадцать третий
Сафият начала раздражаться.
«Спокойней, моя звезда, – услышала она мягкий голос Алима. – Это же просто невежда – надменный глупец, мучимый всеми комплексами вкупе с чудовищной неуверенностью в себе. Потерпи, осталось совсем чуть-чуть!»
Похоже, тон девушки подействовал на Недиса-купца отрезвляюще.
– О моя добрая звезда. Я вспомнил еще одну историю, которая наверняка придется тебе по вкусу. Узнай же о прекрасной принцессе и ее злой доле…
Гость переплел пальцы рук и сложил их на животе. Мельком глянул на девушку и начал рассказ, явно опасаясь услышать такую обидную для мудреца фразу о том, что и эта история уже была рассказана.
– Жил когда-то король, столь великий, столь любимый своими подданными, столь почитаемый всеми своими соседями и союзниками, что его можно было назвать счастливейшим из монархов. Счастье не изменило ему и в выборе супруги – принцессы столь же прекрасной, сколь и добродетельной, и счастливая чета жила в совершеннейшем согласии. От их брака родилась дочь, одаренная такой прелестью, таким очарованием, что они и не жалели о том, что их потомство так немногочисленно.
Великолепие, вкус и изобилие царили в королевском дворце, министры были мудры и искусны, придворные – добродетельны и преданны, слуги – верны и трудолюбивы, конюшни – обширны и полны самых лучших в мире лошадей, покрытых богатыми чепраками. Однако чужеземцев, приходивших полюбоваться этими прекрасными конюшнями, всего более удивляло то, что на самом видном месте стоял господин осел, развесив большие, длинные уши. Не по прихоти, а с полным основанием король отвел ему место особое и почетное. Достоинства этого редкого животного заслуживали того, ибо природа устроила его таким чудесным образом, что его подстилка вместо нечистот каждое утро оказывалась в изобилии усеянной блестящими золотыми монетами и драгоценными камнями, которые слуги шли собирать, когда осел просыпался.
Но превратности жизни касаются и подданных, и королей, а к благам всегда примешиваются и бедствия. И вот небеса допустили, чтобы на королеву напал внезапно злой недуг, против которого, несмотря на всю ученость и все искусство врачей, нельзя было найти никакого средства. Отчаяние было всеобщим. Король, чья нежность и любовь не ослабевали вопреки пресловутой пословице, которая гласит, будто супружество есть могила любви, горевал без меры, во всех храмах своего королевства взывал к небесам, что готов принести в жертву свою жизнь ради спасения бесценной супруги. Но вотще – королева, чувствуя, что близится последний час, сказала своему супругу, проливавшему слезы:
«Позвольте мне перед смертью попросить вас об одном: если вам вновь захочется жениться…»
