Я благоговейно поднял банку и понес ее в сторону нашей дачи, положив на сгиб локтя и что-то ей бормоча. На полдороге остановился — до меня дошло, что ей нельзя ночевать в нашей даче, особенно после Такого… Решительно развернувшись, я бросился в самый глухой угол территории — туда, где начинается тянущаяся до самого озера болотина, и столбы лагерной ограды там стоят сикось-накось, а некоторые вообще уже попадали, коварно протянув под травой спутанную колючую проволоку.
Проспав ночь на свежем воздухе, банка увеличилась в размерах, хотя я не уверен, и стала чуть больше просвечивать, словно часть ее жести не успела вернуться к утру. Я познакомил банку с Птицей и сунул ее за пазуху, изойдя мгновенно вспыхнувшими мурашками, — тон ее холода напомнил, как позапозапрошлым летом, перед школой, меня брали на рыбалку и я смотрел, как мужики таскали бредень вдоль маленькой степной речки с глиняными берегами, оскальзываясь и уходя с головой под воду в двух шагах от берега. Тогда, кроме рыбы и обычных раков, достали огромное чудище, напоминающее обрубок черного гнилого бревна — рака, про которого мужики говорили какие-то непонятные для меня шутки и много смеялись, хотя я видел, что смеяться им не очень-то и хотелось. Я взял палочку и сел на корточки перед ним, пытаясь заставить его схватить и перекусить, но его маленькие клешни были слишком слабы. Тогда я попытался послушать, что он там тихонько скрежещет, перебирая мохнатыми пластинками у рта, но ничего не понял — рак был бесконечно далеко от нас, от теплой в сравнении с ним земли, на которую с него натекла небольшая лужица, от мужиков, которые зачем-то ходили от берега к машинам и обратно, от травы и неба, от всего. Я осторожно положил ладошку ему на колючую черную спину, но гладить его было неуместно, и это как-то было связано с тем, что у рака не было дома — ему он был не нужен, совсем и уже страшно давно, и я замер, прикоснувшись к пронзительной пустоте, которая была у него вместо дома.
Рядом со мной присел дядя Саша, этой весной вернувшийся из армии и умевший делать на турнике сразу несколько солнышек. Я видел, что из всех мужиков только он один не боится этого рака, и с надеждой спросил его — а мы будем его варить, ведь в котелке он не поместится. А мы его отпустим, неожиданно сказал дядя Саша, и я едва не завопил от радости, потому что объяснить, почему этого рака надо отпустить обратно в реку, я бы не смог. Пошли, сказал дядя Саша и взял рака обеими руками, и мы опустили его в желтую воду.
У банки был точно такой же холод, совсем как у спины рака, и даже когда она согрелась, что-то все равно оставалось, банка не была просто вещью, она неявно, но совершенно точно продолжала помнить о том, откуда и для чего совершила такое далекое путешествие, выстояв в битве с Мамуловым и его Коломбиной.
Лагерь остался позади. Мы неслись по ковру опавшей хвои, понимая, что Делу не место возле лагеря, нужно отойти еще, где точно не услышишь хриплого голоса радио с его «Пионерской радиогазетой» и этого дурацкого Эдуарда Хи-ля, вечно исполняющего по каким-то дурацким заявкам «Потол-лок ле-дя-ной, дверрррь скри-пу-чая!» Пробежав еще немного, мы остановились, проверяя — пропало или нет. Пропало. Вокруг ощущался только лес, лагерь теперь казался стоящим где-то на Марсе. Ни звона моторки, ни радио, ни воплей — только самолетный гул ветра высоко над головой, в самых вершинах. Здесь.
Место оказалось как раз такое, каким я его представил по дороге, только прогал между старых сосен оказался куда просторней и под ногами вместо песка был такой же, как и везде, ковер иголок. Я хотел было сказать Птице: «Туда!», но Птица сам зарулил на открывшуюся полянку и выпростал из карманов собранные шишки. Я прибавил к куче свои и остановился в раздумье — где же поставить банку. Мне хотелось найти пенек или камень, но банка сама выпала и откатилась куда ей надо. Я хотел было поднять, но Птица уже установил ее, поерзав днищем в подстилке, и начал укладывать шишки. Пока я ходил за остальными, он набил ее доверху и нервно зашарил по карманам. Я вытащил спички и потряс ими возле Птицы-ного уха, и Птица подвинулся, будто вокруг банки было мало места. Мы стали зажигать шишки и потратили почти весь коробок, но как-то все бесполезно, только опалили верхние шишки и пообжигали все пальцы.
— Наверно, это потому, что мы не договорились, кого вызываем, — задумчиво сказал Птица, садясь на задницу и вытягивая затекшие ноги. — Ты вот кого вызываешь?
— Да как обычно, джиннчика, — сказал я. — Кого ж еще.
— Я тоже.
Птица помолчал, нахмурившись и глядя куда-то вдаль. Я тоже молчал, разглядывая посеревший лес, снова несущий шуршащую чушь вместо красивой, хоть и непонятной песни, и чувствовал, что сейчас начну быть какобычным и поджигание банок из-под кофе покажется мне тем, чем и является — Бакиров и Птицын самовольно вышли за территорию и играли со спичками. Чуть было не устроили пожар. Отсутствовали на Сообщении и Спортивном Мероприятии.
— Надо вызвать против Мамулова, — приглушив голос, сказал Птица, блестя округлившимися глазами. — Чтоб он там не очень, со своей вонючей говновозкой.
Мир сразу потянулся, вздрогнул всем небом и сбросил оцепенение, стряхнув с веток и солнца серую пыль. Я машинально повторил за соснами их бесконечное шышшш-пышшш и задумался: напрыгивать на Мамулова? А че. Только потом уже все, ни Мамулову, ни особенно Коломбине потом не докажешь, что все получилось случайно и мы не хотели; сейчас или все получится, или нам придется держать ответ. Собираясь сказать, что давай не против Мамулова, я открыл рот, а рот сказал:
— Давай. Только давай вызовем Десантника.
— А ты знаешь, какие бывают Десантники?
Я не знал, ведь телевизионные дядьки в тельняшках и с автоматами были хоть и настоящие, но все же не те.
— Тогда давай вызовем Ихтиандра? — предложил Птица.
— Да ну его на фиг, он стукач какой-то! — запротестовал я, вспоминая женоподобного прилизанного отличника, которому непонятно за что так повезло. — Не, Птиц, давай лучше милиционера, который Деточкина словил. Или во — Зиганшина.
— А он умер?
— Не знаю. А че, надо, чтоб умер?
— Да я просто так спросил.
Мы снова задумались, рассеянно глядя друг на друга. Я испугался — вот мы думаем, а время идет, и скоро Круж-ковый Час, а там сразу увидят, что нас нет, и сказал:
— Ладно, давай Ихтиандра. Только не такого, а настоящего.
Видимо, Птице тоже не особо нравился прилизанный, и Птица легко согласился:
— Давай.
— Чтоб только с пеганом, как у Криса, да?
— Точно. И с автиком. С калашником на сто патрон.
— И с саблей.
— Не. Че он саблей Коломбине сделает?
— Зачем Коломбине? Он Коломбине автиком колеса порасстреливает, а Мамулов такой выскочит и побежит, а Ихтиандр такой рраз! — и отрубит ему башку!
— Точно!
— А мы такие подбежим, и Коломбина такая — уу-у-у-у, вверх колесами валяется! И…
— И мы ее подзорвем! Спичку кинем, и она бб-ба-а-ах!
