Глядя на фотографию легко одетого малыша, расклеенную по всем столбам, Люлли верила, что он – точная копия голого мальчика с медведем, что стоит в парке. Мол, пропавший мальчик – тот самый, которому памятник. И художник его изваял, провидя будущее. Но почему-то никто этого не замечает.
– А может, история повторяется циклично? – предположил я. – И жители Нижнего Хутора периодически – волей или неволей – приносят паренька в жертву медведю, некогда обитавшему в этих местах? Поэтому он голый, а медведь такой свирепый.
– Точно, – Люлли закрыла лицо ладонями. – Мальчик в очередной раз умилостивил духов.
13
В Нижнем Хуторе можно влюбиться только в памятник. Так долгое время считала Люлли то ли из-за того, что мужчин не хватало, то ли потому, что памятники здесь красивы. Отливающие янтарной с прозеленью бронзой, они походят на загорелых богатырей из легенд.
А еще в парке Нижнего Хутора ландшафт не совсем обычный: с северного края оранжевостволые сосны пушистыми лапами, словно в варежках, связанных «в елочку», берут под руки-ветви гигантские дубы и пляшут на холодном ветру среди красно-гранитных глыб. А с южного – маленькие круглолистные липы и кудрявые карликовые березы вяжут на спицах-ветках трепетные кружева листвы.
Уверовав в священную жертву-мальчика, Люлли каждый день приходила к памятнику в парке «Дубки» и часами им любовалась. Можно сказать, что она всем сердцем полюбила этого малыша. Помнится, я что-то рассказывал Люлли про законы бытия, а она только кивала головой: угу, мол, угу. Она меня не слушала, а все любовалась. То ли мальчиком, то ли медведем.
Теперь Люлли именно этого мальчика, а может и медведя, считала основателем Нижнего Хутора, а не какого-то там мифического князя Пупсоннена-Тутсоннена, памятник которому стоит на центральной площади. И полюбила бронзового мальчика, как собственное дитя. А до настоящего, не мифического, основателя города, ей уже не было никакого дела.
В ту осень мы часто гуляли с Люлли по парку «Дубки», держась за руки. Мы кормили хлебом уток и лебедей в пруду, потом подходили к фонтану и кормили голубей.
И каждый раз Люлли поражала меня своим парадоксальным взглядом на вещи.
– Как ты думаешь, почему все центральные площади украшают либо фонтаном, либо часами?
– Не знаю… – честно признавался я.
– Просто некие силы хотят напомнить людям, что им дала вода, – объясняла Люлли, и перечисляла, что ей дала вода. От мыльных пузырей до чая с клубникой, водяникой и голубикой.
При этом Люлли любила пить пиво из высоких стаканов. А однажды призналась мне, что вместе с оттоками воды однажды потеряла одного малыша.
– Да, – сказал я тогда. – Парадокс в том, что вода дает жизнь и она же ее забирает. Мне кто-то сказал, что мужчины умирают чаще и быстрее, потому что у них клетки водянистее.
Потом мы еще долго говорили о воде и о том, что она дает людям. Вернее сказать, переливали из пустого в порожнее. Помню, в дождливый день, когда мы прятались в беседке близ памятника, я набрался храбрости и спросил, чем ее так привлекает этот чуть ли не писающийся со страху мальчик.
– Чем беззащитнее мужчина, – ответила Люлли, – тем он эротичнее. Особенно когда он не переливает из пустого в порожнее, не ведет себя как тряпка, не боится пожертвовать собой и принять ответственное решение.
Я тогда обиделся, ушел и долго еще не разговаривал с Люлли. Но я знал, где ее найти в случае чего: теперь она много времени проводила возле этого памятника. И старалась гулять где-нибудь поблизости, чтобы не терять его из виду. Вот такая странная она была – моя девушка Люлли.
14
Ахтти тоже был весьма странным юношей. Он стоит у окна и думает, что он ничего в жизни не умеет и ни на что не способен, что он в экотеррористы пошел, чтобы хоть немного походить на целеустремленного Антти и еще, возможно, надеясь на классовую солидарность Тертту.
От таких мыслей на пухлую щеку мягкотелого интеллигентишки Ахтти выкатывается слеза.
«И чего это сыщик Калле тянет и не присылает за мной «воронок»? – недоумевает он, глядя на воронов и плача. – Он будто дает нам шанс завершить все наши дела. А уж потом припечатает по полной программе».
Оттого что Ахтти регулярно подходит к окну и смотрит, не пришла ли за ним спецмашина, нервы у него натянуты. Он подскакивает, когда в дверь резко и протяжно звонят. Впрочем, сейчас любой звук кажется Ахтти резким.
– Кого там черт несет? – Ахтти с надеждой бросается к двери.
На пороге, перекинув лямку огромной сумки через плечо, стоит почтальон Маркку. Несмотря на свой преклонный возраст, он старается держать марку. Он пришивает и варежки, и ручки к рукаву тулупа, чтобы не украли. Всё-таки квитанции – не семечки, а, почитай, документ; теперь их отдают, как и телеграммы, лично в руки под роспись при предъявлении паспорта.
– Здравствуй, дедушка Маркку.
– Здравствуй, здравствуй, Ахтти. Только я сейчас тебе не дедушка, а официальное лицо.
– Уж не знаю, какое ты лицо, а для меня ты всегда останешься дедушкой. С чего ты такой недовольный? Давай скорее свою повестку!
– Ладно, как хочешь… – соглашается Маркку. – Только я не повестку принес, а квитанцию на квартплату.
– Расписаться надо, так и скажи. – Ахтти поймал ручку, что болталась, привязанная к рукаву почтальона.
– Да-да, распишись. Осведомлен, мол, что ввели новую услугу: ОДН. Что, мол, в курсе, что я тебя ознакомил.
– А что такое ОДН? – спросил Ахтти.
– Общедомовые нужды. Это процентов двадцать от квартплаты. И еще обрати внимание, что подняли цену за отопление. Как обычно, вдвое.
– Как это «подняли»?! – взвился Ахтти. – Отопления, считай, всю осень не было.
– Ничего не знаю. – Почтальон быстро выдернул ведомость из рук Ахтти. – Не знаю, не ведаю. Всем было велено расписаться.
– Кем велено, черт-то ты старый?!
– Мэрией и ЖЭКом. Чтобы не палили костры у себя в квартирах.
– Вот те раз, – расстраивается Ахтти. – Так ни с какой работой не заработаешь на квартиру. Сколько ты ни чисть им эти трубы, сколько ни лепи новую теплоизоляцию.
15
Глубокой ночью того дня, когда мы с Люлли расстались, я лежал мордой в бетон и слушал радио. Точнее, уже не радио, а какие-то низкочасточные шумы. У меня было такое чувство, что я подслушиваю чей-то телефонный разговор или позывные сквозь толстую стену. Вроде бы, даже разговор Тертту с Ахтти. Голоса были невнятные и обрывались то и дело, смысл было не разобрать. В какой-то момент мне даже показалось, будто я слышу мольбу о помощи. Мол, медведь уже сожрал двоих и, если мы срочно не поможем, он всех сожрет. Последнее, что я запомнил, перед тем как заснуть, так это зеленый туман в глазах и сильные радиопомехи – признаки искривленного пространства и времени, предвестники явления иных миров, где уже сгинул не один человек.
