Вот так просьба влюбленного! Если Глориана не согласится стать его невестой, пусть она будет хранителем его имущества и палачом! Если же она останется непреклонной, пишет он, – глядите-ка, кончик пера прорвал в этом месте невинную бумагу! – у него найдутся средства и возможности ей отомстить. Ага! Наконец-то лицо Испанца вылезло из-под маски! – Она весело помахала в воздухе письмом. – Слушайте дальше. Филипп нанесет с Запада такой удар, перед которым померкнет все, что Педро де Авила учинил гугенотам. Засим он целует ей ручки и ножки и остается искренним и преданным ее рабом, врагом или повелителем – на выбор, как ей будет благоугодно.
Она спрятала письмо обратно в складки платья и продолжила играть свою роль, лишь слегка понизив голос.
– А тем временем – прислушайтесь! – ветер гудит в ветвях Брикуоллского дуба, громко играет музыка – и, чувствуя на себе взгляды всех присутствующих, королева Британии должна осмыслить про себя, что означает эта новость. Она не может вспомнить, кто такой де Авила и что он учинил гугенотам; но она чувствует какой-то мрачный умысел, шевелящийся в темной душе Филиппа, ибо никогда еще он не писал ей в такой манере. И она должна улыбаться напоказ, как будто получив приятные вести от своих министров, – улыбкой, от которой деревенеет рот и немеет сердце. Что ей остается?.. – Голос дамы снова дрогнул и изменился.
– Вообразите теперь, что музыка внезапно стихает. Крис Хэттон, капитан личной стражи ее величества, покидает стол, раздраженный и покрасневший; и чуткое ухо Глорианы улавливает за стеной звон клинков. Сассекские матушки озабоченно оглядываются, словно пытаясь пересчитать своих цыплят, – я имею в виду тех задиристых петушков, которые прислуживали за столом королеве. Двое из этих изысканных юнцов тайком выбрались в сад и там, обнажив рапиры и кинжалы, принялись выяснять отношения. Их успели остановить, разоружить и привести обратно. Любопытное зрелище – пара юных купидончиков, превратившихся в диких, взъерошенных волчат с обезумевшими глазами. Ну и ну! Грозным жестом Глориана подзывает их к себе – вот так! Они подходят в ожидании ее суда. Их жизни и их владения – всецело в руках той, кого они оскорбили своим неистовством – оскорбили как королеву и как женщину. Но увы, чего не сделают два глупых юнца ради прекрасной девы!
– Что же они сделали? Что произошло? – спросила Уна.
– Тсс! Ты портишь пьесу. Глориана угадала причину ссоры. Красота юношей смягчает ее гнев. Строго нахмурившись, она велит им не валять больше дурака и предупреждает, что если они сию же минуту не поцелуются и не помирятся, она велит Крису Хэттону растянуть их на кобыле и выпороть, как школяров в Хэрроу. (Крис выслушивает это без восторга.) И наконец, желая выгадать время, чтобы обдумать письмо Филиппа, жгущее ей карман, она выказывает желание потанцевать с ними и поучить хорошим манерам. Все облегченно вздыхают и призывают благословение небес на голову своей милостивой повелительницы. Пока слуги готовят залу для танцев, она гуляет в саду с этими двумя юными грешниками, которые готовы провалиться сквозь землю от стыда. Они признаются в своей вине. Оказывается, в середине пира старшему из них – они были двоюродные братья – показалось, что королева поглядела на него с особой благосклонностью. Младший принял этот взгляд на свой счет. Слово за слово – они обвинили друг друга во лжи. Отсюда, как она и догадалась, возникла дуэль.
– На кого же из двоих она глядела? – спросил Дан.
– Ни на кого – просто она поглядывала с опаской, как бы ей не опрокинули тарелку на платье. Так она им и говорит, бедным петушкам, и это довершает их унижение. Наконец, достаточно их помучив, она спрашивает: «И вы хотели запятнать свои доселе девственные мечи ради меня?» – О да, и они готовы были сделать это вновь, если бы она их к тому побудила! Но свои мечи – вот так диво – они уже не раз обнажали ради нее.
«Когда же? – спросила Глориана. – Скача в бой на деревянном коньке в одной рубашонке?»
«Нет, на моем собственном корабле, – ответил старший. – Мой кузен на своей пиннаке был вице-адмиралом экспедиции. Мы вовсе не такие драчливые ребятишки, как вы думаете».
«Уж во всяком случае, – заявляет младший, вспыхивая, как алая тюдоровская роза, – испанцы знают нас получше!»
«Мальчик-адмирал! И малыш – вице-адмирал! – восклицает Глориана. – Сдаюсь! Видно, в наши жаркие времена дети созревают так быстро, что не успеваешь оглянуться. Но у нас мир с Испанией. Где же вы осмелились нарушать мир, заключенный вашей королевой?»
«В море, которое зовется Испанским, хотя испанского в нем не больше, чем в моем камзоле», – ответил старший.
Представьте себе, как растаяло сердце Глорианы. Она терпеть не могла, когда какое-нибудь море при ней называли Испанским.
«Почему же я этого не знала? Какую добычу вы захватили и где ее спрятали? Признавайтесь, – потребовала она. – За пиратство полагается виселица».
«Не виселица, а топор, о милосерднейшая государыня, – возразил старший, – ибо мы дворяне».
Он был прав; но никакая женщина не терпит возражений.
«Вот как? – восклицает она, едва удерживаясь, чтобы не надавать им тумаков. – А я говорю – виселица. И навозная телега для осужденных на казнь, если мне так заблагорассудится».
«Если бы королева знала о нашей экспедиции заранее, Филипп был бы вправе осуждать ее за те маленькие неприятности, которые мы ему причинили на море», – пролепетал младший.
«А что касается добычи, – говорит старший, – единственная наша удача в том, что мы сами уцелели. Кораблекрушение выбросило нас на берег, зовущийся Кладбищем Гасконцев, где нас встретили только побелевшие кости людей Де Авилы. Нам пришлось провести там три месяца».
Глориане сразу же вспомнилось последнее письмо Филиппа.
«Это тот самый Де Авила, который перебил гугенотов? – спросила она. – Что вы о нем знаете?»
От дома донеслась музыка, и все трое повернули назад по кипарисовой аллее.
«Лишь то, что Де Авила захватил колонию французов на этом побережье и по испанскому обычаю немедля перевешал их всех как еретиков – человек восемьсот или около того. На следующий год гасконец Доминик де Горг напал на людей Де Авилы и справедливо перевешал их всех как убийц – всего человек пятьсот. С тех пор там не сыщешь ни одной христианской души, – говорит старший юноша, – хотя это весьма добрый и обильный край к северу от Флориды».
«Как далеко это от Англии?» – спрашивает рассудительная Глориана.
«Шесть недель пути при попутном ветре… Говорят, что Филипп снова собирается заселить этот берег», – как бы невзначай добавил младший, искоса взглядывая на Глориану.
Встревоженный Крис Хэттон встречает их на пороге Брикуолла и вводит в зал, где она начинает танцевать – вот так! Женщина умеет размышлять во время танца – вот в чем суть. Я покажу вам. Смотрите!
Она медленно сняла накидку и ступила вперед в своем расшитом жемчугами атласном серебристо-сером платье, переливающемся, как струи водопада среди бегущих теней деревьев. Продолжая говорить – скорее сама с собой, чем с детьми – она всецело отдалась властительной стихии танца со множеством величавых поз и жестов, плавных кружений и церемонных, глубоких приседаний, объединенных вместе сложнейшим кружевом шажков, наклонов и поворотов.
