Она сделала еще глоток бренди. Новая волна тепла и уверенности в себе ее согрела, но вместе с уверенностью пришла злость. Она сидит, закутанная в нелепый банный халат, потому что Джейк велел ей снять мокрое платье, а сам он и не подумал переодеться из-за своей тайны.
— Я знаю о твоей ноге, — заговорила она и заметила, как сразу напряглось лицо Джейка. — То есть знаю, что с ней что-то неладно. Мне никто об этом не говорил, но за все годы нашего знакомства я ни разу не видела, чтобы ты бегал, не видела тебя в шортах. Иногда ты прихрамываешь. И еще… — Она умолкла.
— Что же еще?
— Еще… — Кэрри сделала глубокий вздох. Воспоминание было очень интимным, но ведь это их общее воспоминание. — Я кое-что почувствовала в тот день, когда так глупо расшумелась по поводу антивоенного митинга.
«Когда ты меня обнял и поцеловал», — добавила она про себя.
Кэрри смотрела на него широко распахнутыми глазами. Она не хотела говорить Джейку, сколько раз бессонными ночами она строила самые ужасные предположения о его недуге. Саркома, из-за которой ему отняли ногу… Все последние месяцы она страшилась, что опухоль дала метастазы. В легкие, потому что Джейк теперь то и дело покашливает. Она боялась, что он умирает.
Он прочитал в ее взгляде невысказанную тревогу и разозлился на себя за то, что ей приходится за него тревожиться.
— Кэролайн, нога у меня искалечена. С детства, из-за несчастного случая. Выглядит безобразно, да и работает неважно. Однако… — Он подошел к ней и ласково коснулся ее щеки. — Однако это не смертельно.
Он с горечью улыбнулся. Меньше всего он хотел, чтобы именно Кэрри узнала правду о его ноге, пока он сам не решится ей рассказать. Но она заметила, да, Кэрри должна была заметить. И встревожилась понапрасну.
— Тогда сними свой мокрый костюм, — прошептала она, и это был вызов: докажи, что мне не о чем беспокоиться.
Джейк налил себе еще бурбона, добавил бренди в стакан Кэрри и вышел из комнаты. Кэрри подготовила себя к тому, что увидит нечто безобразное, но когда и вправду увидела ногу Джейка, это ее ошеломило. Она нахмурила брови.
— Это не несчастный случай в детстве.
Даже в разгар войны в таких случаях освобождали от военной службы. Джейк не прошел бы комиссию.
— Нет.
— Это случилось во Вьетнаме?
— Да.
— Расскажи.
— Нет.
— Господи, Джейк, ведь я взрослая женщина. Не крошка Кэрри, которую любой ценой надо уберечь от жестокой правды жизни. Я устала от нашей половинчатой дружбы, в которой столько притворства. Как ты можешь позволять людям тебя любить и платить им за это ложью и скрытностью?
— Может быть, — очень медленно и задумчиво заговорил Джейк, — я просто боюсь, что если люди, которые меня любят, узнают, какой я на самом деле, они перестанут меня любить.
— Это глупо и совсем по-детски.
«Кэрри, Кэрри, вспомни, как ты ужаснулась, узнав, что я был во Вьетнаме!»
— А может, я просто не хочу, чтобы меня любили.
— Тем хуже. Это еще глупее.
Джейк усмехнулся:
— Слишком много бурбона, Кэролайн. И слишком много воспоминаний. — Он посмотрел на нее, и Кэрри в который раз заметила промелькнувшее на его лице страдальческое выражение. — Что ж, если это так много для тебя значит, если ты чувствуешь, что не поймешь меня, не узнав моего прошлого, я тебе все расскажу.
— Начинай.
Кэрри забилась в угол дивана, как ребенок, готовый слушать любимую сказку. Она была убеждена, что все знает наперед: пресыщенный отпрыск богатой семьи, скучающий, легкоранимый, возможно, сильно переживающий неудачный школьный роман, бежит на войну. Бежит в поисках придуманных им самим приключений, а все это оборачивается бедой — тяжелым ранением, утратой иллюзий и горечью. Такая история вполне объясняет угрюмость и отчужденность Джейка.
Но он рассказал ей совсем другую историю. Правдивую. Рассказал о своем детстве, об изнуренных тяжелой жизнью родителях, о безымянных братьях и сестрах, о своей неграмотности, о безнадежности. Ту самую историю, которую когда-то рассказывал Джулии, только теперь она звучала гораздо красноречивее и эмоциональнее.
— Сколько у тебя братьев и сестер?
— Я не помню.
— Ты не возвращался туда?
— Нет! Зачем?
В самом деле, подумала Кэрри, зачем? Чтобы увидеть могилы родителей? Попытаться найти общий язык с братьями и сестрами, которые не поймут ни его слов, ни его жизни? Нет, ему незачем туда возвращаться. Но как он попал сюда?
Джейк все понял по ее глазам и продолжил. Он рассказал о своем знакомстве с Джулией, смягчив подробности их первой встречи: водитель в этом варианте был только ранен, убийца схвачен и арестован. Говорил, как Джулия согласилась учить его читать, писать и правильно говорить. Рассказал правду и о злосчастном уик-энде — почему он вернулся в казарму, почему пошел в бой, в котором был ранен шрапнелью.
— И ты решил, что случившееся с тобой — наказание за ваши с Джулией чувства? — предположила Кэрри.
— Я раздумывал над этим. Собственно говоря, мы обсуждали эту версию. Но кто наказывал меня за грех? Фрэнк? Посылая предполагаемого любовника своей жены на верную смерть? Нет, это исключено. Бог? Но Господь, можно сказать, отрекся от Вьетнама задолго до того сражения. Нет, то, что произошло со мной, необъяснимо.
Джейк рассказал Кэрри о газовой гангрене, о годе, проведенном в клинике, о мучительном лечении и о тщательном и строгом обучении, которым руководила Джулия.
— Джулия была безжалостна в стремлении дать мне образование, — сказал Джейк, и в его голосе прозвучала глубокая нежность. — Мы успели многое. Я получил диплом об окончании средней школы и поступил в Стэнфорд…
Он несколько минут просидел молча, погруженный в свои мысли. Потом пожал плечами и повернулся к Кэрри.
— Ну вот. Остальное ты знаешь.
Нет, она еще многого не знала и понимала это. Но скорбная исповедь стоила Джейку большого напряжения — лицо у него было совершенно измученное. Он сообщил ей лишь голые факты своего прошлого, без их нравственной или просто эмоциональной оценки. Так сказать, одни наметки.
— Ты продолжаешь встречаться с Фрэнком и Джулией? — спросила Кэрри самым невинным тоном.
— Фрэнк умер, когда я учился на втором курсе, — ответил Джейк и, помедлив, добавил медленно и раздельно: — Он оставил мне половину своего состояния.
Его голос дрогнул, и стало ясно, что деньги для него мало что значат. Истинным наследием Фрэнка были и оставались его любовь к приемному сыну и гордость за него.
— Что касается Джулии, — продолжал Джейк твердо и чуть насмешливо, — то она, как обычно, пребывает в состоянии междубрачия. Но я постоянно думаю о том, сколько терпения она проявила, пытаясь чему-то меня научить.
