Вилма просунула голову в дверь и спросила, не нужно ли мне что-нибудь.
– Чего-нибудь солененького и Севен-Ап, – ответилая.
– Солененького и Севен-Ап? – улыбнулась сквозь слезы Элизабет, подбирая кошелек и ключи. – Ты снова в положении, Сара. Только не лги мне. Я всегда чувствую, когда ты лжешь.
– Ты должна оставить работу, – сказала я. – И благотворительность. Есть масса других благотворительных организаций. И другую работу найдешь.
– Точно! – улыбнулась Лиз и снова обняла меня. – Ты опять беременна.
– Только никому не говори, – прошептала я:
– Ни словечка! Поздравляю, mi amor.[146]
– Иначе я решу, что я – твой тип.
Я громко чмокнула ее в щеку. Элизабет рассмеялась.
– Nos vamos, chica.[147]
– Я тебе позвоню. Береги себя там.
– И ты береги себя здесь, – ответила Лиз, накидывая в прихожей мужскую куртку.
Я проводила ее до дверей. Лиз остановилась на верхней ступеньке, повернулась и хотела что-то сказать, но в это время я услышала, как на кухню из гаража вбежали сыновья, и захлопнула створку перед ее носом.
Потом поплелась наверх, в спальню, и рухнула на кровать невероятных размеров. Что это: моральное истощение из-за беременности? Или потому, что пришлось признать: моя лучшая подруга – одна из этих? Или потому, что подтвердилось то, что я давно чувствовала, – Роберто влюблен в Элизабет?
Появилась Вилма и принесла на подносе крекеры и содовую.
– Поставь здесь, – сказала я, вытирая слезы. Она не шелохнулась.
– Что такое? – спросила я.
– Вам надо что-нибудь поесть. Вы плохо выглядите.
– Не могу ничего есть, – всхлипнула я. – Мое сердце разбито.
Вилма села подле меня на кровать и взяла в свои опытные руки стакан с содовой. От напитка у меня закружилась голова. Она поднесла к моим губам крекер:
– Поешьте. Ребенку нужно, чтобы вы были сильной.
– Ты знаешь? – удивилась я. Вилма едва заметно кивнула:
– Конечно, Сарита. Ешьте.
Радуясь, что Вилма снова называет меня Саритой, я откусила кусочек крекера. А когда закончила, она скормила мне еще два. И заставила выпить содовую.
– Как ты узнала?
Старая служанка положила руку на сердце:
– Я все чувствую. А теперь отдохните. Волнения вредны для ребенка.
Вилма, как во времена моего детства, поцеловала меня в макушку и вышла из комнаты. Минут пять я рыдала в скомканное красное фланелевое одеяло, а потом в спальню со всей мальчишеской энергией ворвались Сет и Иона. Забрались на кровать. Иона откинул мне своими маленькими ручонками волосы со лба и спросил, в чем дело. А Сет ударил себя в грудь, как Тарзан, и изобразил дикий прыжок с постели на пол. Я ответила, что маме нездоровится, что у нее бо-бо, но вообще все в порядке.
– А папа дома? – спросил Иона. – Это он тебе сделал бо-бо? Иногда я не люблю его.
– Его нет, – ответила я. – Но не надо так говорить. – Потом обняла сыновей и спросила, как прошел день.
– Ты слышала, что тетя Лиз – лебянка? – спросил Сет, тараша глаза и в притворном ужасе хлопая себя по щекам, как Маколей Калкин в идиотском кино.
– Тсс… – погрозил ему брат.
– Кто тебе это сказал? – испуганно спросила я. Неужели Сет заметил Элизабет? Господи, не может быть! Только бы он ничего не сказал отцу!
– Эндрю Лепински.
– Эндрю Лепински мама должна промыть мылом рот, потому что все это – неправда. Не произносите больше в нашем доме подобных слов.
Мы еще поговорили о школе, а затем я отправила детей вниз к Шарон и Вилме перекусить. Никогда я не отстранялась настолько от сыновей. Но теперь не могла справиться с собой – все валилось из рук. И еще – я не любила плакать при них.
Роберто пришел домой с работы в хорошем настроении. Из прихожей донесся его бодрый голос.
– Выиграл дело, amorcito[148]! – крикнул он и начал насвистывать мотив.
– Felicidades![149]– ответила я. Слава Богу, в доме хоть одна хорошая новость. Пригладила волосы, стерла поплывшую с глаз краску и, как добропорядочная жена, вышла на верхнюю площадку лестницы. Не хотела, чтобы Роберто узнал, что мне рассказали про Канкун. Никогда не упомяну об этом. Господи, дай мне силы. Муж, пританцовывая, протянул мне навстречу руки. И я, изображая нетерпение, устремилась вниз по лестнице, вспоминая по пути Джинджер Роджерс[150]. Роберто подхватил меня на руки, смеясь, закружил, отнес на кухню и там поставил на пол.
– Прекрасно выглядишь, – заметил муж. – Ты всегда выглядишь лучше, когда я выигрываю дело.
Вилма неодобрительно хмурилась, уставясь в кастрюлю на плите. Роберто не заметил этого и начал шутить с ней, пока она готовила обед: кошерное кубинское мясо с луком рисом бобами и бананами.
– Бесподобный аромат! – Он похлопал ее по спине. Нависая сзади, погрузил вилку в фасоль и снял пробу. Поцеловал кончики пальцев и повторил: – Бесподобно!
– Извини, дорогой, – улыбнулась я. – Мне надо сделать пи-пи. – Запах поджариваемого мяса снова погнал меня в ванную. Я закрыла за собой дверь и пустила воду, чтобы муж не услышал, какие звуки я издаю над унитазом.
Почувствовав себя немного лучше, я отправилась на поиски Роберто и сыновей и нашла их в телевизионной. Муж скакал на четвереньках по ковру, у него на спине восседал Сет, а Иона сидел в стороне и взирал на них серьезными глазами.
– Что вы творите, глупые дети? – спросила я.
– Неужели не понимаешь? – удивился Роберто. – Мы ковбои и индейцы. У меня потрясающие сыновья. Olvidalo?[151]
Я опустилась на диван; Иона уселся ко мне на колени, дотронулся до моих губ и озабоченно нахмурился:
– Ты хорошо себя чувствуешь, мамочка?
– Конечно, – солгала я. – Иди поиграй с отцом.
– Это обязательно?
– Иона, ты что? – Я ссадила мальчика с колен и подтолкнула к Роберто.
Вилма накрыла нам на кухне, а не в столовой, потому что Роберто боялся пропустить местные новости – хотел узнать, скажут ли о его блестящей победе. Он трудился на благо «Фиделити инвестментс», и процесс уже несколько месяцев не сходил со страниц газет и экранов телевизоров.
