Никогда еще Джуд не чувствовала себя такой обнаженной. Его слова, лишенные всякого юмора, были произнесены с вежливой, отсутствующей улыбкой — с той, которую он, должно быть, использовал для бесчисленных женщин, просыпавшихся в его постели при подобных обстоятельствах. Он отнесся ко всему легкомысленно, не придавая их отношениям особого значения, на которое она надеялась. «Конечно, — рассудила она со всем практицизмом, — он сделал это специально, не желая, чтобы я цеплялась за что-либо из того, что произошло. Вот почему он лишил меня удовольствия проснуться в кольце его рук, вот почему он надел безукоризненную и безликую одежду вместе с этой вежливой улыбкой». И никогда еще Джуд не впадала в такое безысходное отчаяние и не испытывала такого стыда. Отдавшись страсти, она вела себя как обычная проститутка, и теперь он обращается с ней соответственно этому.
— Пожалуй, мне нужно помыться и одеться, — пробормотала она таким же безразличным тоном.
Завернувшись в простыню, как в тогу, она взяла свертки и, словно греческая королева, прошествовала в смежную комнату. Когда Джуд скрылась от взгляда Долтона, ее железная воля ослабла, и слезы подсолили воду в ванне.
Долтон в застывшей позе остался стоять там, где был, и прислушивался к плеску воды в соседней комнате. Его охватило болезненное напряжение, когда он представил, как Джуд, скользкая от ароматического масла, сидит в ванне и вода ласкает ее нагое тело, как ему хотелось ласкать его. Долтону пришлось собрать всю силу воли, чтобы не ворваться к ней в ванную с губкой в руке и не превратить акт омовения в акт страсти. Но ему слишком тяжело дался его сегодняшний тон, чтобы беспечно отказаться от него, поддавшись эмоциям.
Долтон понимал, что его холодное обращение обидело Джуд, что в это утро она ожидала от него большего, что ей хотелось какого-то признания, что их ночь тронула его так же, как ее. Если бы только она знала правду! Почти целый час он лежал без сна, наблюдая, как она спит, и боясь дотронуться до нее, чтобы не нарушить свое главное правило и не сознаться в бурных чувствах, бешено кипевших в его груди. Он не мог позволить Джуд иметь над ним власть — не из-за работы, которую он должен здесь выполнить, а потому, что воспоминание о ее признании в любви все еще заставляло лихорадочно трепетать каждый его нерв в несбыточной надежде. Джуд получила власть над ним, но Долтон был слишком профессионалом, чтобы это пришлось ему по душе. Ее торжественное заявление привело его в полное замешательство, но именно собственная реакция на него вызвала у Долтона тревожную дрожь, и на одно безумное мгновение ему захотелось ответить Джуд тем же.
Поскольку Долтон никогда серьезно не относился к любви, ему не хотелось признавать ее и сейчас, но не из страха, что эта нежная женщина воспользуется его признанием, чтобы сломить его волю и разрушить честолюбивые планы. Он не желал жить на пыльной путевой станции, этом изолированном острове, потеть, работая на других, ходить с грязью под ногтями и весь остаток жизни вдыхать запах лошадей. Он хотел для себя большего, и он хотел большего для Джуд и ее семьи. Долтон вкусил добра, которое жизнь смогла предложить ему, и после того как столь долго довольствовался столь малым, уже не мог вернуться к пустоте — и не хотел.
Если человек не управляет своей собственной судьбой, он ничто и всегда будет марионеткой в руках других — этому Долтона научил судья. Усвоив это, он самостоятельно вел дела, диктовал собственные правила и был свободен уйти, отработав свою плату, — за исключением этого раза. Он утратил бдительность, и Джуд присосалась к нему, как сосунок к вымени, лишив Долтона спокойствия, уравновешенности и способности к рациональному мышлению. Джуд была камнем преткновения в интригах, и он должен был обезвредить ее, чтобы все прошло гладко, но она оказалась слишком глубоко втянутой в гущу событий. Он не мог двигаться вперед без того, чтобы не раздавить ее, и не мог отступить без того, чтобы не поступиться своей честью. Он попал в тупик, и пришло время как-то изменить ситуацию.
Засунув руку в карман брюк, Долтон провел пальцем по стершейся от времени поверхности пятидолларовой золотой монеты, которую носил как свой тяжкий крест. Она была напоминанием о том, какую дорожку он выбрал, о том, каким человеком стал и каким всегда будет.
«Сан-Франциско». Долтон решил, что будет думать о Сан-Франциско. Эта цель уже маячила перед ним, ему только нужно было разобраться с текущими неприятностями. И они превратились в Неприятности с большой буквы, когда их источник — Джуд Эймос — появился из туалетной комнаты.
Он выбирал для Джуд платье, мысленно видя ее перед собой. Это должно было быть нечто элегантное, однако чрезвычайно женственное, нечто раскрывавшее ее характер, но не подчеркивавшее какие-либо далекие от совершенства черты, нечто мягкое, однако дерзкое, нечто похожее на саму Джуд. И Долтон выбрал правильно.
Элегантное платье из бледного оранжево-розового шелка соответствовало фигуре Джуд; красная бенгальская роза, приколотая у основания высокого стоячего воротника, и кружевная накидка подчеркивали ее грудь; оборки из тех же кружев делали руки Джуд более длинными и тонкими; подол верхней юбки, надетой поверх узкой нижней бледно-зеленой юбки с вышитыми рубиновыми завитками, был приподнят и закреплен на бедрах темно-красными розетками, и это придавало фигуре Джуд классическую форму песочных часов. В результате платье получилось модным и неподдельно очаровательным.
— Оно прекрасно, — с благоговением в голосе прошептала Джуд, расправляя пальцами складки шелка.
— Да. — Разве мог Долтон не согласиться? — Увидев его, я не мог устоять. Я не мог представить, что его будет носить кто-нибудь, кроме вас.
— Сколько…
— Это подарок, — остановил он Джуд, подняв руку. — А другой сверток на кровати — для Сэма. Не хочу, чтобы он думал, что я его забыл. — Долтон отвернулся прежде, чем она успела что-либо возразить, тем самым упустив возможность заметить, как повлажнели у нее глаза. — Я проявил самостоятельность и отправил отутюжить ваше вечернее платье. Его принесут вам в номер вовремя.
— Вовремя для чего?
— Чтобы сегодня вечером пойти со мной в оперу.
— Я никогда не была в опере, — задумчиво сказала Джуд тихим, охрипшим от волнения голосом, резанувшим его прямо по сердцу: сколь многих вещей она не испробовала, сколь многое он мечтал показать ей.
— Тогда вы должны пойти. К этим спектаклям нужно приобрести вкус, не все ими наслаждаются, но каждый хотя бы раз должен попробовать. Но сначала мы пообедаем.
Обед. Опера. В сопровождении Долтона. Мечтательные мысли Джуд закружились и умчались дальше, к возможности вернуться в эту комнату и насладиться изысканным удовольствием, с которым он познакомил ее прошедшей ночью. Оказалось так легко поддаться этой засасывающей фантазии, что она чуть не позабыла о цели своего приезда, но, тряхнув головой, Джуд призвала себя вернуться к ней.
— Мне очень хотелось бы пойти с вами в оперу, но я, возможно, буду занята. Я здесь по делу, как уже говорила вам, и слишком долго откладывала его.
— Отложите его навсегда, Джуд, — тоном приказания произнес Долтон, обернувшись и пристально взглянув на нее.
