Он даже в класс заходил – говорил, что надо продуть батареи, а сам становился на колени возле нашей парты и заглядывал нам под юбки. Мы начинали ерзать… Миссис Клэптон говорила: «Не обращайте внимания. Нельзя мешать человеку работать».
Мы слушались… и молчали.
Когда Эми пропала, я тоже держала рот на замке. Женщина из полиции сидела на диване рядом со мной, задавала вопросы, просила подумать, подумать как следует, и терпеливо ждала ответа. И она, и мама, и папа – все смотрели на меня и не замечали, что дедушка стоит в дверях, готовый броситься. Не видели, как он провел большим и указательным пальцем по губам, как будто застегивал молнию.
Я сказала: мы с Эми поссорились из-за какой-то ерунды, вроде того, чья очередь выбирать, какой фильм смотреть вечером и правда ли, что «All Saints»[14]лучше, чем «Spice Girls». Она убежала, бросив меня одну на качелях.
Я сказала, надо было ей остаться, подождать, пока дедушка придет за нами, но она сказала, что никогда больше ко мне не пойдет. И я отправилась домой одна… Сказала дедушке, что Эми не придет.
Меня спрашивали, не видела ли я кого-нибудь в парке, возле площадки, – кого-нибудь подозрительного или страшного.
– Нет. – Я не скрыла правду.
Мама сказала, лучше бы она меня вообще из дома не выпускала. Папа сказал, он так и знал, что та последняя рюмка в пабе была лишней. Дедушка сказал, теперь он чувствует себя виноватым: он ведь так обрадовался тогда, что не надо идти за нами в парк, а можно пойти в Саут-Бэнк и наслаждаться атмосферой праздника, смотреть, как люди готовятся запускать фейерверки.
Женщина-полицейский сказала, что мы не должны себя винить… Много она знала. Да она и не поверила бы, даже если бы я ей все рассказала. Родной дедушка? В моем доме? Под одной крышей с моими родителями? Под дедушкиной крышей…
Все из-за меня… Я плохая, глупая, грязная девчонка, как дедушка и говорил… Как сама жизнь доказала. Это же Закон естества… Я получила по заслугам. Если настучу на дедушку, со мной будет то же, что и с Эми, а если буду помалкивать, он, может быть, отстанет.
В эту ночь я спала с мамой и папой в их кровати. Папа сказал, что принесет мне самые любимые игрушки, а мама сделала горячий банановый «Несквик». Дедушка просунул голову в дверной проем.
– Я ничего не знаю, понятно? Ничего, – сказал он. – И ты ничего не знаешь. Уяснила? Держи варежку на замке, и я тебя не трону.
И я кое-что поняла… Поняла, что никогда больше не увижу Эми.
Я все глаза выплакала и дрожала всю ночь, но наутро наконец нашла выход.
Ничего не поделаешь… Я не могу вернуть Эми… Ее уже не спасти. Но я могу спастись сама – не убегать из дома, не умничать, не выбалтывать, что знаю. Нет… Нужно всего лишь делать то же самое, что я и делала до сих пор… Ни хрена не делать.
Мало того что я бросила Эми в тот день на игровой площадке, так еще и теперь должна сделать это снова… Как всегда… Вступить в сговор с Серым Волком… Держать варежку на замке, чтобы остаться в живых.
Он больше не трогал меня. Но Эми – она меня так и не отпустила.
Q – quiet (тишина). Молчание, в котором нет покоя.
Мои кулаки с силой колотят по матрасу. Как она могла? Предать подругу, чтобы спастись самой? Хранить тайны. Молчала, по крайней мере, до тех пор, пока не встретила Либби и Эсме. Тут-то ее и прорвало! «Человек, который не мыл посуду». Статуэтка с непрокрашенным пятном. Мои домашние прозвища. Вареньевая Бабушка. Все это они получили на блюдечке, заучили наизусть и использовали для отвратительного, жестокого обмана.
Теперь все ясно, кроме того, где сейчас Дана и что ее дедушка сделал с Эми и с ее телом. Это Дана мне сама расскажет.
R – roller coaster (американские горки).
Надо ли говорить, что я опять все испортила. В очередной раз облажалась. Конечно, Серый Волк больше не трогал меня, но ему и не надо было. Вместо него меня мучило чувство вины и кошмары, и не только во сне.
Все это смотрело на меня со стены моей спальни, как в театре теней.
Пузыри жвачки лопались на острых зубах… Две девочки прыгали с качелей, и одна каждый раз оказывалась в мягкой постели, а другая проваливалась под землю.
А еще я все время слышала утиное кряканье. Оно не шло у меня из головы. Когда мы бегали в школьном зале, это не кеды скрипели подошвами. В парке я слышала только крики детей и визг велосипедных тормозов. Дома лифт поднимался и спускался со скрежетом. Звуки были повсюду. При жизни Эми была тихой, а после смерти не умолкала ни на минуту.
Эсме была ее эхом.
Бежать было бессмысленно – от судьбы не убежишь, как ни старайся. Эсме была моей судьбой, и она догнала меня… так или иначе.
Я закрывалась в своей комнате и сидела там без света, с задернутыми шторами, но тени все равно пробивались туда. Эсме стучала в дверь. «Давай поиграем в шашки? Высушишь мне волосы?» Нет… Она говорила, что я разлюбила ее, но я отвечала, что люблю ее по-прежнему, всегда любила… и всегда буду любить.
– Что бы ни случилось? – спрашивала девочка.
– Что бы ни случилось.
Либби решила, что смена обстановки поможет мне прийти в себя. Она вытянула счастливый лотерейный билетик, да еще ей вернули какие-то деньги, потому что раньше насчитали лишних налогов. Она была так довольна собой, будто это ее заслуга. Либби, понятно, миллионершей не была, и мы не могли поехать в Диснейленд во Флориду или в круиз по Средиземному морю. Речь шла всего лишь о Блэкпуле.
Я бы не поехала, да Либби вцепилась в меня, как клещ. Видимо, перекинулась словечком с Мэгги, потому что та тоже стала ей подпевать, даже двадцать фунтов мне сунула.
– У тебя за все время здесь ни разу нормального отпуска не было, – сказала Мэгги. – Ты заслужила.
Заслужила, как же.
Но если знать, как все обернулось, похоже, я и впрямь получила то, что заслужила.
Я не очень-то люблю все эти аттракционы. Не вижу ничего хорошего в том, чтобы обделаться от страха на американских горках или крутиться вокруг столба, пока блевать не потянет или кто-нибудь другой тебя не облюет… Будто без того в жизни мало страшного или дерьма вокруг не хватает.
В общем, веселье началось, когда мы даже еще в ворота не прошли. Там этот хренов клоун сидел в стеклянной будке. Не настоящий клоун, конечно… Хотя мне и этого бы хватило. Но тут… тут было гораздо хуже. Что-то вроде механической игрушки, только огромной… с взлохмаченными седыми волосами и сумасшедшими черными глазами – и намалеванная улыбка: полный рот желтых зубов.
Он двигался… О боже ты мой, двигался… раскачивался взад-вперед, покатывался от неудержимого хохота, как ненормальный. На коленях у него сидел, раскачиваясь туда-сюда, маленький клоун. Большой клоун дергался и все смеялся, смеялся, смеялся… У маленького тоже была нарисованная улыбка… Очень веселая… И рот открывался, но молча. Ни смеха, ни слов, ничего.
