— А ты читал последнее интервью Левы Самсонова во «Вселенной»?
С насмешливым блеском в глазах преобразившийся Феликс Штейн (таким его Говоров помнил по Москве) достаточно язвительно высказал все, что думает об этом «литературном явлении». Нет, не все. Говоров догадывался, что последних уничтожающих слов Штейн не произнесет. А именно: «В Союзе у тебя и В. П. репутация смелых людей. Почему же вы не остановили Самсонова? Раз он ваш друг, то ему все можно? Или в эмиграции расцвело чинопочитание?» Просто из-за элементарной вежливости не будет Феликс его тыкать носом в.
Говоров допил кофе, закурил (затягивая паузу), поднял на Штейна тяжелый взгляд (Феликс чуть стушевался, но не очень, приготовился к худшему) и сказал, проверяя действие своих слов:
— Тут возможна интрига. Фаина Путака решила подставить Леву. Так, чтоб от него все отвернулись. Мол, смотри, дорогой шеф, у тебя друзья лишь во «Вселенной». Жалко, что Лева проглотил наживку. (Это не довод!) Феликс, в эмиграции сплетни передаются мгновенно. Больше не выступай на эту тему. Тебе здесь жить. Будешь печататься во «Вселенной». Будешь! «Вселенная» — единственный журнал в эмиграции, где платят гонорар. У «Вселенной» еще сохранился престиж. Да, Лева совершил ошибку. Где гарантия, что ты не наломаешь дров на первых порах? (Кажется, Штейн вспомнил если не о жене и ребенке, то хотя бы о коте.) Обещаю тебе: все, о чем ты говорил, не уйдет в песок. Я напишу статью, передам ее по Радио, опубликую в Нью-Йорке в «Новом русском слове». Имен называть не буду, я здесь беседовал со многими людьми. Пусть догадываются. Пойми, меня интервью Самсонова задело больнее, чем тебя. И я отвечу. Но не потому, что я самый храбрый и отчаянный. У меня сильная позиция. Я могу себе позволить такой риск. (Вот теперь Штейн поверил.) А ты не торопись влезать в эмигрантские свары. Успеешь.
Он простился со Штейном и с помощью гостиничной телефонистки из «Бель эпок» связался с Гамбургом. Пусть позвонят ему в номер в семь вечера, он передаст корреспонденцию о последних московских литературных новостях (самое важное из того, что рассказал ему Штейн). Когда он закончил читать корреспонденцию, трубку в гамбургской студии взял Леня Фридман. «Специально задержался, чтоб тебя послушать, очень интересный материал, спасибо за оперативность, через час пойдет в эфир».
Похвала от начальства всегда приятна, но Леня говорил из студии, на публику. Значит, у Фридмана свои соображения и планы…
Через час голос Говорова, посланный по кабелю в Испанию, поднятый оттуда мощной антенной на спутник связи, спустился на огромные российские просторы, в клубящуюся тьму ночной метели. Родная земля встретила плотной радиозаглушкой, коктейлем из грохота отбойных молотков и визга электропилы. Молодые лейтенанты, глядя на прыгающие синусоиды на экране, с азартом крутили ручки приборов, преследовали и перекрывали убегавшую радиоволну. Но у каждой глушилки был определенный радиус действия, образовывались мертвые зоны, и тогда голос Говорова прорывался сквозь скрежет и вой. И во многих домах еще горел свет, оконные стекла подрагивали от порывов ветра, и люди, приникнув к приемнику, слушали репортаж Говорова из далекой Вены — если слушали, а не пили водку и не смотрели по телику очередной матч по хоккею.
В это время сам Говоров стоял на узком тротуаре кривого переулка, напротив маленькой гостиницы «Турецкий медведь», и созерцал два окна на третьем этаже. Окна были плотно задраены шторами. Кто живет сейчас в этом номере? Неважно. Но именно в этом номере с тремя кроватями, шкафом и тумбочками (туалет и ванная в коридоре) прожил Говоров свой первый месяц в эмиграции. Что ж, Феликс Штейн начинает так же, как Говоров, правда, у Штейна кроме жены и дочери еще кот на иждивении, но ведь Денис в Вене был совсем крохотным! К великому счастью Говорова и Киры, в цивилизованном мире обходились без ежедневной стирки пеленок. Юра фон Роден объяснил Говорову, что в любом магазине продаются специальные штанишки для младенцев, «куши». Вообще Юра фон Роден дал много полезных советов плюс деньги за интервью. Говоров ахнул, когда Юра вытащил из кармана и протянул ему 350 немецких марок. Они вкалывали целый день, Юра заряжал новые кассеты и заставлял переделывать, обращаться опять к той же теме. Говоров тихо матерился, жалел потерянное время — но если бы он знал, что за это заплатят! Юру фон Родена, корреспондента Радио, прилетевшего из Гамбурга, Говоров встретил настороженно. В советских газетах писали, что Радио в Гамбурге — логово бывших нацистских преступников, и фамилия парня звучала подозрительно. «Откуда у вас такой хороший русский язык?» — спросил Говоров. «Мой отец преподает советскую литературу в университете, я с детства воспитывался русской культуре». «О’кей, — сказал Говоров,— поехали». Юра включил магнитофон. «Эмиграция для русского писателя — трагедия. Эмигрируя, мы попадаем не в другую страну, а на другую планету». Юра нажал на «стоп». А как же свобода, демократия?
Они долго спорили, и Говоров настоял, чтоб интервью с ним начиналось только так.
Давно уже Юра фон Роден не приезжает встречать эмигрантов. Его место занял Говоров. И не потому, что Юра плохой журналист, нет, он профессионал, ходячая энциклопедия, но его знания теоретические, книжные, а Говоров понимает своих собеседников с полуслова.
Говоров подумал, что не случайно его сегодня во всеуслышание хвалил Леня Фридман. Явно в пику Юре фон Родену. У них какие-то старые счеты, и, став главным, Леня, похоже, задвигает Юру в архивный отдел. Надеюсь, с Радио Юру не выкинут. Было бы глупо терять такого работника. Впрочем, из Гамбурга никого невозможно уволить.
…Как бы ни был занят Говоров в Вене, он всегда находил время подойти к «Турецкому медведю». Своего рода ностальгия, ритуал. Свой дом в Москве ему никогда не увидеть, так хотя бы побывать на месте, где началась его новая жизнь. Кира выходила из этой двери с коляской и гуляла с Дениской по переулку. Тут неподалеку небольшой супермаркет, который поразил Говорова изобилием продуктов, особенно колбас. Ну да, после Москвы. А когда он прилетел в Вену из Парижа и заглянул в этот магазинчик — фу, жалкая лавочка!
…Тогда в «Турецком медведе» кроме Говоровых жили еще несколько семей из России. В коридоре около их комнат витал аппетитный запах горячего борща. А Говоров мечтал вечером пить чай. Спуститься в кафе, заказать чай представлялось немыслимым кутежом (деньги у Говорова были, но мало ли что впереди? Он их берег для Парижа). Как и все эмигранты, Говоров прихватил из Союза кипятильник. Однако от сети работала только электробритва. Хозяин «Турецкого медведя» экономил электроэнергию. Хозяин иногда врывался в комнату Говоровых и с порога радостно выпаливал: «Здравствуй, товарищ, руки вверх!» На этом его запас русских слов иссякал. Говорова интриговала загадка борща, пока ему не объяснили, что народные умельцы отвинчивают крышку с розетки и подключают кипятильник прямо к проводам. Кира стыдила: «У всех горячий ужин, а мы едим всухомятку». Наконец Говоров решился… и вырубил электричество на трех соседних улицах.
…Вообще их венская жизнь оставила добрые воспоминания. Они как-то по-хорошему сблизились с Кирой (в Москве Кира чувствовала, что Говоров в первую очередь озабочен Аленой и Наташей), чуть ли не роман начался, как десять лет назад. Запоем читали эмигрантскую литературу и периодику. Верный своей привычке, Говоров пешком прочесывал Вену, по кварталам, легко ориентировался в городе. Между прочим, не раз проходил мимо «Регины», этот отель ему казался местом, где блаженствуют богачи…
