16-го числа Генри закончил занятия. Теперь все его время было отдано поискам машины. Он даже частенько срывал Гершона с работы, но безуспешно, так что я приободрился в надежде, что он откажется от поездки во Флориду.
Как – то, за несколько дней до Рождества, я вернулся домой с работы. Генри не было. Я приготовил себе ужин и прилег на оранжевый ковер, посмотреть игру «Никс». Игра была не на равных. Они проигрывали. Я не мог этого вынести и переключился на какое-то кино, состоявшее из сплошного насилия. Генри вернулся в девять вечера и, Увидев меня на ковре, сказал:
– Что говорит Библия? Ложитесь с блохами, вставайте с укусами?
Я поднялся с пола и сел на белую кушетку. Некоторые пластиковые пакеты соскользнули, но несколько защищенных мест еще оставалось. Генри посмотрел немного кино и сказал:
– Американцы со своими пушками. Если они не могут никого перехитрить, тогда перестреляют.
Я выключил телевизор, и Генри отправился на кухню кашеварить.
– Вы нашли машину? – спросил я.
– Нет. Мы с Гершоном впустую потратили день. Я не слишком хороший пуританин, всегда хочу сачкануть. Вот и сегодня не смог вынести еще один день, полный подержанных автомобилей и разочарования. Так что мы отправились в Мет, а затем в кино. В Мете было интересно. Несколько студентов-художников заметили Гершона и захотели нарисовать его в образе Бахуса.
– Что вы смотрели в Мете?
– Выставку греческой скульптуры, но ей придают слишком большое значение. По сути, это просто фотографии молодых людей и атлетов. И у всех перманент. Я уверен, что их волосы не были такими… Римляне копировали греков, вульгарно демонстрируя власть и богатство. Величайшим периодом в истории искусства является французский импрессионизм и Чайковский… Гершвин – вершина популярной музыки… А Ибсен – величайший художник всех времен. Вот именно. – И, набирая скорость, Генри прочел мне лекцию по истории искусств, одновременно наполняя кастрюлю водой, включая горелку и ополаскивая обеденную тарелку горячей, а затем холодной водой. – Мольер забавен так же, как Аббот и Костелло. Расин абсурден. Шекспира переоценили. Англичане продвигают его, потому что им не приходится платить роялти. Только несколько его пьес более или менее хороши, остальные – просто коммерческие проекты, чтобы привлечь публику. «Король Лир», как сказал Ноэль Ковард, «чересчур длинен». Хороши «Ромео иДжульетта», «Как вам это понравится», «Отелло», «Гамлет», «Венецианский купец». – Тут Генри рассмеялся, сознавая, что назвал уже приличное количество пьес, и закончил: – Зато «Кориолан» и «Зимняясказка» – дерьмо… Вот так. – Генри расхохотался над своим сокращенным вариантом западной культуры. – Есть вопросы?
– А как насчет американской литературы?
– Не существует. Хемингуэй был тупой пьяница. Фолкнер нечитаем. У Фицджеральда был талант, но он пил слишком много кока-колы. Вот именно. После Диккенса на английском никто как следует не писал. Читай Библию и Ибсена… Хочешь цыпленка? Я собираюсь поджарить его в тостере.
– Нет, благодарю, – сказал я. Я никогда не пользовался тостером, но Генри зачастую прибегал к нему.
– Не волнуйся, жар убивает все тараканьи и блошиные яйца, во всяком случае, я на это надеюсь.
– Спасибо, я уже поел, – сказал я. – Как Гершону понравился музей?
– Он чувствовал себя приподнято. Однако был смущающий момент, с ним все-таки рискованно появляться на публике. Мы были в кафе, я купил ему молока и печенья, и тут вошел Гарольд Гарольд – очень большая фигура в нашей театральной тусовке. Я не хотел, чтобы он меня видел, я был одет как сейчас – в поэтические лохмотья. (На Генри был его обычный костюм: потрепанная спортивная куртка, запятнанные коричневые штаны, запятнанная рубашка и драные башмаки.) Но он подошел прямо к нашему столу.
– Это его настоящее имя? Гарольд Гарольд?
– Да. Он урнинг.[15]Подошел прямо к нашему столу, и мне пришлось представить этих двоих друг другу. Я сказал: это мой аналитик, Гершон Груен. Думаю, Гарольд Гарольд поверил мне. Он пожал Гершону руку с большим уважением. Но появляться на людях в поэтических лохмотьях все-таки не слишком хорошо. Он будет думать, что моя карьера окончена и что именно поэтому мной заинтересовался аналитик.
Я что-то чувствую у себя под задом
23 декабря, накануне Рождества, «скайларк» окончательно преставился. Генри явился домой около девяти вечера и рассказал мне о своем несчастье.
– Это произошло в Куинсе, где мы искали автомобиль. Но у всех бедных чересчур дорогие машины. Вот в чем проблема этой страны – у бедных слишком много денег. «Бьюик» начал сдавать. Умирал и заводился снова. Я еле-еле добрался до парковки в Куинсборо. Думал, что в машине просто кончился бензин. Пошел на станцию, набрал бутылку из-под содовой. Мне удалось залить немного бензина, но большую часть я расплескал на парковке, сделал там лужу. Какой-нибудь студент мог запросто поджечь парковку окурком сигареты. Поэтому я убедил охранника, что лучше я ее подожгу. Охранник говорил: «Это немаленькая лужа». А я говорил – маленькая. Но она была глубокой. Дым валил, как из преисподней. Я попытался завести машину, чтобы выбраться оттуда, но она не двигалась. Я крадучись покинул парковку. У меня уже было столько стычек с охраной, что я просто не мог больше слышать, как они говорят: «Доктор Гаррисон опять взялся за свое. Оставил еще одну большую черную отметину на парковке».
На следующий день, в канун Рождества, Генри и Гершон отправились в Куинс на поиски машины. Они вернулись рано вечером. Поскольку «скайларк» приказал-таки долго жить, я эгоистично радовался своему решению не давать Генри «паризьен». Дать ему автомобиль означало лишиться его.
Генри смирился с положением дел – у него не было машины, он не мог попасть во Флориду, но он не пал духом. Ему пора было упаковывать вещи, потому что канун Рождества и само Рождество он собирался провести в доме Вивиан Кудлип в Филадельфии. Она прислала за ним лимузин, с таким расчетом, чтобы он прибыл в Пенсильванию к обеду. Пока Генри паковался, мы болтали о том, как я смогу помочь ему найти машину. Предполагалось, что мы займемся этим, когда он вернется от Вивиан и у меня будет несколько выходных. Мне это понравилось, потому что давало возможность побыть с ним какое-то время и загладить то, что я не одолжил ему «паризьен», хотя с деньгами Генри нам вряд ли светило найти что-либо подходящее.
Во время нашей беседы я сидел на белой кушетке, а Генри искал чистые рубашки для смокинга. Вдруг я почувствовал что-то у себя под задом. Сначала я это проигнорировал, но потом сунул под себя руку и нащупал серовато-желтый аппликатор для туши. Я протянул его Генри.
– Что это? – спросил я и добродушно пошутил: – У вас здесь была женщина?
– Я бы этого не сказал, – отвечал Генри с важностью.
