Само собой, полка книг. В основном учебники по скучнейшему из предметов — философии, что представляется профанам интереснейшей из наук; над методическими разработками я любила корпеть, готовясь к очередному экзамену. А ещё две таблички, одна металлическая, с остановки трамвая, другая привезена аж из Глазова, лежала там у вокзала, с текстом, который я никак не могу запомнить, хотя вижу её по многу раз на дню.
«Товарищи пассажиры! — гласит табличка. — По вопросам пользования автоматическими камерами хранения и телефонной связью обращайтесь в справочное бюро вокзала». Сейчас просто списываю объявление дословно, стоит отвернуться, и я уже не в силах вспомнить ни единого слова: ускользает от запоминания, как сновидение.
Приходя в своё странноватое лежбище, всё время спотыкаюсь на пороге: только что представляла собой благополучную и уверенную работницу агентства недвижимости, и вдруг должна совершить моментальное перерождение не то в человека, застрявшего в студенческой жизни, не то в начинающего антиквара, не то в представителя творческой голоштанной братии — трудно сказать, в кого.
Тут же этот гроб, огромный и дико ревущий, как механическая заводная белуга, и такой же большой — компьютер.
Дмитрию так и не удалось тогда на рынке купить новый: вернулся с деньгами, а я уже была совсем, держалась из последних сил и чувствовала себя так, словно в одиночку приняла сражение с армией озлобленных демонов. (Обыкновенная паническая атака, потом научилась справляться).
Кто знает, почему заводится моль. Ни с того ни с сего начинают летать по комнате мелкие белые мотыльки. Хорошо, что нет червячка, жрущего рукописи — или просто мне он пока не встречался.
Я была близка к тому, чтобы возненавидеть себя. Снова и снова унижали, втаптывали в грязь, пренебрегали, я всё терпела. Правда, срывалась, первое время — чаще, потом привыкла или научилась лучше владеть собой, но срывы бывали. И только никогда они не приносили желанного успокоения — напротив, после них я чувствовала себя вдвойне несчастной: испытывала чувство вины и стыд за себя.
В последнее время так часто ссорились, что и мириться перестали — кто-нибудь просто заговаривал как ни в чем не бывало, и оба делали вид. Понятно какой. Не могу подобрать слов. И так понятно.
Вот и в тот день позвонил на работу, голосом слабым, прерывающимся, прожурчал:
— Еду к маме в Подольск. Болен.
— Зачем в Подольск? Болен, так лежи…
— Куда же ещё. — он так и не дослушал. — Если хочешь, можешь поехать со мной.
— С тобой?
Я планировала на выходных почитать что-то, просто отдохнуть, постирать, вымыть пол. И сказала:
— Поехали…
— Встречаемся в 17:30 на Новокузнецкой.
— Так рано? Ты же знаешь, мне трудно уйти с работы…
У нас в конторе царил полный свободный график. Все сотрудники информационного отдела признавались вольными птицами и гордыми художниками, творящими по велению сердца, когда бог на душу положит. На практике означало, приходить должны к половине одиннадцатого, а уходить — тоже в половину одиннадцатого. Я пробовала приходить и раньше, чтобы раньше «линять» — такая политика вызвала непонимание у коллег.
— Ну что же, я в 17:10 заканчиваю урок.
— Может, хоть на Тверской встретимся?
— Нет, туда мне ехать не удобно.
— Ладно, постараюсь как-нибудь изловчиться.
Я приехала на Новокузнецкую на двадцать минут раньше. Дмитрий опоздал на пятнадцать минут.
— Извини, — сказал он.
— У меня для тебя подарок!
Я вынула из кармана пакетик с крохотным пластиковым медвежонком. В лапах медвежонок держал букет пластиковых цветов. Я выбрала медведя, потому что он был симпатичным и очень дешёвым: всего тридцать рублей. Не то что я прижимиста — увы, скорее нет — но моему бережливому мужу нравятся только дешёвые подарки. Он экономит семейный бюджет. Наши деньги. Которые я зарабатываю. Те, которые зарабатывает он сам, он тоже экономит. Приобретает на них видеокассеты. И никогда — подарки мне.
Не взглянув на медведя, Дмитрий сунул пакетик в карман.
— Ты не хочешь посмотреть, что там?
— Я уже посмотрел.
Подошел поезд, и нас внесло в вагон — час пик. В середине поезда на этой ветке посвободнее, но я даже не решаюсь предложить перейти в другой вагон. И, замечая в себе боязнь, внутренне недоумеваю: неужели всё происходит в действительности? Я не вычитала сцену в слезливом романе?
Дмитрий стоит, отстранившись от происходящего, закрыв глаза — меня относит в сторону, словно еду одна, без спутника, без мужской поддержки. Двадцать минут в давке, толчее — Царицыно. Дмитрий выходит, властным кивком приказывает следовать за ним, я повинуюсь, продолжая удивляться своей невероятной (как в кино) жизни. Стеклянную тяжелую дверь в метро Дмитрий толкает легко, но забывает придержать её передо мной — я опять удивляюсь, но другому, мимолётному воспоминанию: неужели было такое время, когда он спешил опередить меня на полшага, чтобы приоткрыть дверь, или то был не он? Или я — не я?
Размышляю, а не развернуться ли? Не пора ли пуститься в обратный путь? Но решаю быть сдержанной, невозмутимой. Ему тоже плохо. Что-то изменилось в нём, раз он относится ко мне уже не так, как раньше.
Подарила медведя? Да я ему всё подарю. Почему-то дурацкий пластиковый медведь внутренне примиряет с Дмитрием, пока я иду, поскальзываясь, по холодной, моросной весне, мимо палаток, распространяющих терпкий запах беляшей. Люди на платформе, ожидая электрички, курят, жуют, отпивают из пакетов и из бутылок, хрустят чипсами, глотают конфеты — намерзлись, натрудились, а впереди ещё дорога, ещё сотни таких дорог…
— Ты уверен, я нужна тебе?
— В каком смысле?
Веет холодом, словно мы не знакомы, а я вздумала ошарашить своей неуместной репликой ни за что ни про что, подойдя в толпе.
— Я имею в виду, сейчас, сегодня. Я подумала, раз ты не хочешь меня видеть, я, может, поеду домой?.. Не хочу навязываться.
Пожалуй, я и впрямь стала спокойнее. Полгода назад стала бы плакать, требовать внимания, как описавшийся младенец. Переживать, что меня снова не поняли. Теперь спокойно стою. Слёзные железы не подают сигнала, что готовы к действию.
— Ты не навязываешься. — следует ответ.
Мне вроде как позволили остаться.
Но с достоинством. Постарались дать понять, что особо не нуждаются, но и не протестуют. Возвращаться далеко, устала. Хочу есть. Ладно.
Полчаса — или все сорок минут — в электричке. Сидячие места заняты. Гляжу на лица, и размышляю, так ли хочу купить квартиру в Подмосковье? По силам мне будет ездить в город? Ну уж, конечно, не каждый день, точно.
Я обратила внимание, как только девушка выходит из метро и садится в электричку — та же самая — она становится будто другая. В центре города в маршрутке, от Марксистской до Воловьей улицы едет не тот народ, что от Царицына до Подольска или от Отрадного до Бибирево. Та же травленная перекисью масть отдает изысканной синевой в свете неоновой рекламы.
