— Помнишь мою бывшую гувернантку, мадемуазель Мари?
Аньес кивает.
— Она украла мой дневник и теперь посылает моему мужу…
— И зачем, по-твоему?
Губы Люсиль презрительно кривятся. На ее лице нет ни тревоги, ни даже удивления.
— И Дэвид мне ни слова не сказал! Вот флегма! Иногда я им просто восхищаюсь.
— От этого недалеко и до любви…
— Спустись на землю, бедолага… Дэвид вообще не знает, что такое любить. Когда родители его делали, они забыли вставить сердце. Впрочем, у Таймов этого товара нет в запасе с незапамятных времен. Я могу делать что угодно, ему наплевать…
Она выдерживает паузу, теребя потрепанную красную обложку тетрадки. Потом открывает наугад и читает вслух, накручивая на палец прядь белокурых волос:
— «Я не выношу чужого счастья, не хочу, чтобы другие были счастливы, если я несчастна…». Мне было тринадцать лет, как видишь. Уже тогда я была злая. Когда вы смеялись или секретничали, меня просто трясло…
Она снова заглядывает в тетрадь, читает про себя, потом останавливается и продолжает вслух:
— «Я ненавижу счастье, ненавижу чужое тепло вокруг. Оно меня не греет, а, наоборот, замораживает. Мне все кажется мелким и уродливым. Мне всегда хочется испачкать все, что выглядит чистым и сияющим. Я везде вижу предательство и ложь. Зачем моя мать вышла замуж за отца? Наверно, ей тоже пришлось разыгрывать комедию счастья. В обмен на что?»
Она кладет дневник на колени и улыбается.
— Не знаю, что там вычитал Дэвид в предыдущей части, но его это наверняка позабавило… А я-то все удивлялась, куда подевались эти тетрадки. Мадемуазель Мари… она мстит за мое равнодушие, за мое детское высокомерие. Я никогда не подпускала ее к себе слишком близко. Не давала ей занять место моей матери. Отец тем не менее оставил ей по завещанию квартиру и ежемесячную ренту, но этого ей показалось мало. Она тоже хочет жить, играть какую-то роль в чужой жизни. Наверно, думает, что она важная птица, что она разрушает мой брак… Если б она знала, бедная! Он мне даже не сказал!
Она повторила последние слова, словно не могла поверить в это новое свидетельство равнодушия мужа.
— Нет, это немыслимо, просто немыслимо… да и невесело! Но это моя жизнь. Теперь понимаешь, почему я хочу все изменить? Мне просто-напросто нечего терять…
— Вовсе не обязательно всё менять за счет несчастья других…
В дверь звонят. Люсиль вздрагивает, смотрит на часы и не двигается с места.
— Время вечернего чая, — с непроницаемым видом роняет она, взглянув на серебряный поднос.
— Рафа? — спрашивает Аньес. — Это не может быть Рафа. Вчера вечером, когда ты ушла, он снова принялся рисовать как ни в чем не бывало…
— А если это Клара? Я пригласила ее на чай. А тебя не ждала, Аньес.
Аньес, подавшись вперед, хватает Люсиль за руку.
— Не говори ей! Не нужно ей это знать. Прошу тебя!
— Хватит умолять, Аньес. Хватит читать мне морали! Держи при себе свои советы, а меня оставь в покое. Никогда, слышишь, никогда не говори мне, что я должна делать, а что не должна! Я этого не выношу! Я и так слишком долго тебя терпела!
Люсиль резким движением высвобождается и бросает на нее враждебный, испепеляющий, решительный взгляд. Звякают браслеты, все вокруг становится металлическим, холодным, словно нож. Аньес каким-то чутьем понимает, что Люсиль готова к войне, ждет ее и жаждет… и что слишком поздно.
— Но ведь я твоя подруга!
— Ты мне не подруга! Не нужна мне твоя дружба! И Кларина дружба тоже не нужна! Мне нужен только он!
Клара влетает в будуар. Вбегает, полная веселья, тепла, любви, готовая все отдать подруге — и застывает, словно пораженная громом. В камине все так же потрескивают поленья. Только этот звук и слышен в комнате, такой знакомый, близкий, родной… но и он постепенно меняется, наливается повисшей свинцовой тишиной, становится угрожающим. С каждой секундой угроза звучит все громче, словно в камин свалилась злая фея Карабос и тянет теперь к ним красные огненные руки, насылает проклятия, злобно хохочет. У Клары кружится голова, она падает на диван. Ее глаза превратились в две точки, устремленные на рубашку в черно-синюю клетку.
— Так это ты…
Люсиль не отвечает, не отводит взгляд. В конце концов Клара первая опускает глаза.
— Но я же тебе ничего не сделала… Я же никогда тебе ничего плохого не сделала…
Черные и синие квадраты кружатся в ее голове. Перемешиваются, становятся только черными.
— За что? За что? — шепчет Клара.
Она тяжело вздыхает, потом медленно поднимает голову.
— А знаешь, Люсиль, ты даже перестала быть красивой… Ты уродлива, как твоя душа, я это вижу по твоему лицу…
— На себя-то посмотри… Мы все уродины…
Это уже война. Ни одна из них не хочет признать себя побежденной, не желает быть пригвожденной к позорному столбу. Две самки, сцепившиеся из-за самца. Они уничтожают общее прошлое, уничтожают дружбу, последние обрывки прошлого и дружбы, только чтобы вырвать у соперницы сердце мужчины.
— Знаю, знаю… — шепчет Клара. — Я с лихвой расплатилась за грехи перед Рафой… Но это касалось только его и меня. Он и без тебя мог мне отомстить…
— Я его не неволила… Он сам ко мне пришел.
— Не хочу знать. Не хочу ничего знать…
— Нет уж, ты должна знать… Слишком долго это длится… Это ведь не вчера началось! Однажды вечером, у нас в фонде, накануне его второй выставки… Мы развесили картины, все ушли…
— Молчи! Умоляю тебя, молчи…
Не знать, не слышать… нельзя, чтобы эта необъяснимая, немыслимая гнусность стала явной и зримой. Но в голове уже бегут первые кадры документального фильма. С точными датами. Это было до того, как мы с ним снова… До того, как я нашла его, до этого странного молчаливого похода через весь Париж, до того, как он за руку поволок меня в свою мастерскую и мы рухнули, обессиленные, на матрас, сцепившись в объятии, слившись воедино, впиваясь в губы поцелуями, вобравшими в себя все вздохи долгих лет, все невысказанные, извечные клятвы. Она уже тогда была… была в его жизни.
— …Он поцеловал меня. О, этот поцелуй… Я ждала его, Клара, так давно ждала! Я думала, что потеряю сознание. Он, наверно, почувствовал это, потому что взял меня на руки, отнес на широкий диван и там снова стал целовать… Все было так, словно я пробудилась от вечного сна… Не могла выговорить ни слова. Он целовал меня, целовал, целовал… Я никогда этого не забуду… Я касалась его затылка, его майки, я щупала ярлычок его майки, терла его пальцами, хотела убедиться, что не сплю. Мы занимались любовью, я чувствовала тяжесть его тела и говорила себе: запоминай, запоминай все, потому что, когда он уйдет, ты подумаешь, что тебе это привиделось… Он ушел. Я долго лежала, не в силах пошевелиться, не в силах встать. Потом мы увиделись снова… Работали вместе. Я ездила с ним за границу, нарочно придумывала всякие поездки, чтобы побыть с ним вдвоем… Он гордился, что он со мной, я это видела… уже по тому, как он держал меня за руку — как собственник. И вел меня, будто в танце. Я принадлежала ему и была счастлива. Я сделала из него звезду, Клара. Это я сделала, и никто иной. Не ты! Я раскрутила его, благодаря мне он узнал, что такое красивая жизнь — деньги, роскошные женщины, сильные мира сего, жаждущие заполучить его в гости! Я приобщила его к этой жизни!
