– Элайн, я очень несчастный человек… Вот я встретил жену Мак-Нийла… В первый раз за много лет… Подумайте, когда-то я был безумно влюблен в нее, а теперь не могу даже вспомнить, как ее зовут… Смешно, не правда ли? Мои дела были ужасно плохи, когда я занялся самостоятельной практикой. Надо было торопиться, так как прошло всего два года с тех пор, как я окончил университет, а денег у меня не было ни гроша. Но я в те дни умел работать. Я решил, что если я не достану клиента, то я немедленно брошу все и опять стану клерком. Однажды я пошел прогуляться, чтобы освежить голову, и вот на Одиннадцатой авеню я увидел, как поезд налетел на молочную тележку. Это было ужасно! Я помог поднять пострадавшего и сказал себе: либо я добьюсь, чтобы ему выплатили справедливое вознаграждение, либо разорюсь окончательно. Я выиграл дело, и это привлекло ко мне внимание многих деловых людей. Так началась его и моя карьера.
– Так он был молочником? По-моему, все молочники – милейшие люди. Мой молочник – прямо душка.
– Элайн, не говорите никому то, что я вам рассказал… Я доверяю вам безусловно.
– Это очень мило с вашей стороны, Джордж… Прямо удивительно, как нынче все женщины стараются быть похожими на миссис Кэсл. Посмотрите кругом.
– Она была как дикая роза, Элайн, – свежая, розовая, чистокровная ирландка. А теперь она скучная, деловая, усталая женщина.
– А он все такой же изящный и ловкий… Так всегда бывает.
– Удивительно… Вы не знаете, каким пустым и безотрадным казался мне мир до тех пор, пока я не встретил вас. Мы с Сесили только делаем друг друга несчастными.
– Где она теперь?
– В Бар-Харбор…[142]Мне везло, я имел успех, когда был молодым человеком… Мне еще нет сорока.
– Вы, наверно, любите свое дело, иначе вы не имели бы успеха.
– Ах, успех, успех… Что значит успех?
– Я бы хотела иметь хоть капельку успеха.
– Но, дорогая девочка, вы его имеете.
– О нет! Это не то, что я хочу.
– А меня мой успех не радует и не интересует. Я только и делаю, что сижу в конторе и заставляю моих молодых помощников работать. Мое будущее совершенно ясно для меня. Мне кажется, я стану торжественным, помпезным и буду предаваться разным маленьким порокам… А ведь я чувствую, что во мне есть нечто большее.
– Почему вы не займетесь политикой?
– К чему мне лезть в Вашингтон, в эту сточную канаву, когда я сижу в том месте, откуда фактически управляется страна? Как ни тошнит от Нью-Йорка, а уйти из него некуда. И это самое ужасное… Нью-Йорк – вершина мира. Нам остается только крутиться и крутиться, как белка в колесе.
Эллен смотрела на танцующих; на них были светлые летние платья, и они кружились на вощеном паркете в центре залы. В дальнем конце у стойки она увидела овальное, розовато-белое лицо Тони Хентера. Оглторпа с ним не было. Друг Стэна Херф сидел к ней спиной. Она следила за тем, как он смеялся, за его всклокоченной черной головой, посаженной несколько криво на тонкой шее. Двое мужчин, сидевших с ним, были ей незнакомы.
– На кого вы смотрите?
– Здесь несколько друзей Джоджо… Удивляюсь, как они могли попасть сюда. Здесь неподходящее для них место.
– Так всегда бывает, как только я захочу уединиться с кем-нибудь, – сказал Болдуин, криво усмехаясь.
– Мне кажется, что вы всю жизнь делаете только то, что вам хочется.
– Ах, Элайн, если бы вы только позволили мне сделать то, что мне сейчас хочется. Я хочу, чтобы вы позволили мне сделать вас счастливой. Вы, маленькая девочка, так храбро пробиваете себе дорогу в жизни. Вы полны любви, тайны и блеска… – Он запнулся, отпил большой глоток вина и продолжал, багровея: – Я чувствую себя школьником… Я начинаю терять рассудок. Элайн, я готов сделать для вас все на свете.
– Хорошо. Пока я попрошу убрать омары. По-моему, они невкусные.
– Черт!.. Может быть… Человек!.. Я был так взволнован… не замечал, что я ем…
– Закажите мне вместо них цыпленка.
– Бедное дитя, вы, наверно, умираете от голода?
– И немного зелени… Я понимаю теперь, почему вы такой хороший юрист, Джордж. Любой присяжный разрыдался бы, услышав такую страстную речь.
– А вы, Элайн?
– Джордж, пожалуйста, не спрашивайте меня.
За столом, где сидел Джимми Херф, пили виски и содовую. Желтолицый человек со светлыми волосами, тонким кривым носом и детскими синими глазами говорил конфиденциальным певучим голосом:
– Честное слово, полиция чудовищно заблуждается, утверждая, что тут имели место изнасилование и самоубийство. Старик и его очаровательная дочка были убиты, зверски убиты! И вы знаете, кем? – Он ткнул толстым, желтым от табака пальцем в Тони Хентера.
– Не приговаривайте меня к высшей мере, господин судья, я ни в чем не повинен, – сказал тот, опуская длинные ресницы.
– «Черной рукой»!
– Чепуха, Беллок! – рассмеялся Джимми Херф.
Беллок ударил кулаком по столу так, что зазвенели тарелки и стаканы.
– Кэнэрси полон «черных рук», полон анархистов, похитителей детей и нежелательного элемента. Наша обязанность – вывести их на чистую воду и отомстить за бедного старика и его дочь. Мы отомстим за бедную старую обезьяну!.. Кстати, как его звали?
– Макинтош, – сказал Джимми. – Его называли тут Санта-Клаусом. Все признают, что он уже много лет был сумасшедшим.
– Мы не признаем ничего, кроме великой американской нации… Но, черт возьми, что за польза от всех этих дел, когда проклятая война занимает всю первую полосу в любой газете? Я хотел написать статью на целую полосу – ее урезали до половины столбца. Разве это жизнь?
– Вы должны написать, что он был тайным наследником австрийского престола и что его убили по политическим причинам.
– Неплохая идея, Джимми!
– Но это так ужасно… – сказал Тони Хентер.
– Вы думаете, что мы бессердечные звери, Тони?
– Нет, но только я не вижу удовольствия в чтении подобных вещей.
– Это наша повседневная работа, – сказал Джимми. – А вот что действительно приводит меня в ужас, так это мобилизация армий, бомбардировка Белграда, вторженье в Бельгию и прочее. Я просто не могу себе этого представить… Убили Жореса…[143]
– А кто он такой?
– Французский социалист.
