* * *
Ни пение птиц, ни солнечные лучи не проникали в часовню, где встретил рассвет принц Джаван, и лишь приход архиепископа Хьюберта возвестил начало нового дня. Хьюберт явился, весь в улыбках, и сперва робко приоткрыл дверь, но затем вошел по-хозяйски уверенно; за ним из коридора пролился холодный утренний свет и потянуло сквозняком.
Карлан поспешно вскочил на ноги. Джаван, только что пробудившийся от дремы на жестком каменном полу, протер глаза и сел, кутаясь в плащ. Теперь, понял он, настает время последнего испытания.
— Простите, ваша милость, кажется, я слегка задремал, — пробормотал он.
Хьюберт отмахнулся небрежно, и перстень его блеснул в тусклом свете. Приблизившись, он опустился на одно колено рядом с Джаваном.
— То же самое было и с апостолами Христовыми, когда они были с ним в саду, — промолвил Хьюберт. — Ты не должен просить прощения у меня, сын мой. Порой Господь открывает человеку Свою волю именно в этом сумеречном состоянии, когда душа подвешена между бодрствованием и сном. Преклонение перед алтарем Всевышнего может лишь помочь молящемуся.
— Надеюсь, так оно и есть, ваша милость, — отозвался Джаван, склонив голову. Он не сказал ничего больше, и Хьюберт положил ему на плечо свою пухлую руку.
— Не сомневайся, сын мой, — сказал он. — Господь не оставит своих. Скажи, запомнилось ли тебе что-то из твоего бдения?
Джаван, сглотнув, покачал головой.
— Я так юн и неразумен, ваша милость… Я даже не уверен, что пойму Его слова, если услышу. Может быть, мне еще предстоит научиться внимать Ему. Если бы ваша милость могли мне помочь…
С этими словами он воззрился на архиепископа своими серыми глазами, со всей наивностью, на какую был способен. Хьюберт с ласковой улыбкой взял его руку в свои.
— Мой дорогой, дорогой мальчик, конечно, я помогу тебе. Пойдем. Капитул будет петь утренние молитвы в нашей часовне. Потом я отслужу мессу в соборе. Может быть, ты мне поможешь? Не сомневайся, в свое время Господь откроет тебе свою волю.
Здесь не было ничего невыполнимого для Джавана, он был алтарным мальчиком уже много раз, да и братья его иногда помогали священникам на богослужении. Для всех отпрысков благородных семей это было обязательной частью религиозного обучения, хотя с возрастом от них это требовалось все реже, если только юноши не открывали в себе призвания к монашеству. Так что все это было хорошо знакомо Джавану. К тому же, от принцев всегда требовалось подавать пример богобоязненности.
Самое главное, что пока Хьюберт и не думал его торопить, сегодня утром он ни разу напрямую не заговорил о религиозном призвании. Вчера он вел себя куда настойчивее — возможно, это подействовало внушение, которое Джаван сделал ему ночью.
Воспользовавшись тем, что Хьюберт по-прежнему обнимал его за плечи, принц осторожно установил контакт с его сознанием. На слабый намек, что у него зачесался нос, архиепископ ответил незамедлительно и принялся тереть переносицу. Также, уже перед уходом из часовни, Джаван заставил его перекреститься на алтарь наоборот — не слева направо, а справа налево.
— А, Карлан, ты тоже можешь пойти с нами, — окликнул Хьюберт пажа. — Я знаю, что уж у тебя то точно нет ни малейшей склонности к религии, но побыть на мессе тебе не помешает.
Джавану казалось, что на них с архиепископом устремлены все взгляды, когда они покинули часовню, а утренние молитвы показались бесконечными.
Помогать на мессе потом показалось полегче, ведь люди давно привыкли видеть принцев в этой роли, однако Джавану пришлось то и дело напоминать себе, что он прислуживает священнику, а не какому-то конкретному человеку. Ибо человека этого он ненавидел всей душой и не сомневался, что Хьюберт с готовностью уничтожит его, если это пойдет на пользу архиепископу.
Словно в ответ на этот страх, как раз в момент Освящения, когда Хьюберт подносил Священную Жертву в честь Бесконечного Величия Господа и на благо всем верующим — hostiam puram, hostiam sanctam, hostiam immaculatam, Джавана посетило весьма тревожное видение. Он внезапно узрел себя самого, связанного и обнаженного, на алтаре, словно Исаак перед Авраамом. Вот только рука, держащая нож, принадлежала не Хьюберту, а отцу.
Содрогнувшись, Джаван отогнал прочь жуткую картину и постарался больше об этом не думать во время богослужения. Странная ирония судьбы — сейчас он ощутил неожиданное желание оказаться на месте Хьюберта, конечно, не как архиепископ, но как простой священник. Сейчас он начал понемногу понимать, что должен был чувствовать отец, когда ему пришлось отречься от своих обетов ради королевского долга. И он понял также, почему Синхилу Халдейну так трудно было вслух выражать свою любовь к сыновьям, ибо в глубине души они всегда оставались для него воплощением его предательства.
Особенно тяжело, должно быть, ему приходилось с Джаваном, чья увечная нога казалась королю напоминанием о гневе Божьем и о том, что Небеса не одобряют его измены своему призванию, сколь бы важным это ни было для судьбы королевства.
Джаван сильно повзрослел за этот час и даже не возражал, когда Хьюберт потом воспринял эту задумчивость как знак свыше. Забавно также и то, что дважды, до и после мессы, Джавану запросто удалось попасть в ризницу, куда накануне он проник лишь с большим трудом — правда. Портал все равно не работал, так что это не имело значения. В общем и целом, Джаван мог сказать себе, что последние двенадцать часов прожил не впустую.
Однако, после ночи и утра, столь полных событиями, остаток дня прошел совершенно бесцветно и ничем не отличался от других, если не считать суеты челядинцев, которые вовсю готовились к завтрашнему отъезду. Вернувшись с Карланом в замок, Джаван с изумлением обнаружил, что в его покоях почти не осталось вещей, и лишь на застеленной кровати лежала сменная одежда.
Они путались под ногами у прислуги, пока дворецкий не прогнал их прочь, и они направились на кухню, раздобыть чего-нибудь поесть. Там на них накричал повар, занятый подготовкой к вечернему пиршеству, но зато им досталась дюжина хлебцев прямо из печи, кусок жирного сыра и пара кружек подогретого эля. Они уволокли добычу в парадный зал и устроились в широком оконном проеме — в том самом, где прежде нередко Джаван прятался с Тависом, подслушивая разговоры регентов, когда Алрой принимал подданных с челобитными. После еды Джаван сделал вид, что его клонит ко сну, но исподволь он продолжал наблюдать за суетой вокруг, горюя о старых добрых временах и гадая, где же сейчас Тавис.
Позже за ужином он вновь вспоминал о своем друге и был рад, что завтра отъезд назначен на ранний час, так что он мог побыстрее уйти к себе — недостаток сна давал о себе знать. Ночью ему ничего не снилось, а наутро он заставил себя проглотить слезы, выезжая из Валорета со всей королевской свитой. Он не имел представления, когда и каким образом теперь ему удастся связаться со своими союзниками-Дерини. Он чувствовал себя таким одиноким…
В пути им предстояло пробыть целую неделю.
