– Да что ты, теть Паш, вот же я, живой!
Тетя в ответ вцепилась в него с неожиданной силой, и тут словно пелена спала с его глаз: он увидел, что никакая это на самом деле не тетя, а лысый интриган Экселенц.
– Ну что, Степан Геннадиевич, попались? – сказал Экселенц с ласковой ехидцей. – Знаем, на что вас брать!
– А чего это псифы так суетятся? – спросил Степан, в надежде отвлечь его внимание и вырваться тем часом из цепких лап.
– А это пожар, – радостно объяснил Экселенц. Тут только Степан обратил внимание, что сильно тянет гарью. Тут же и псифы заорали по-кошачьи на разные голоса, а вагон заходил ходуном, немилосердно тряся его и толкая. Степа сразу вспомнил, что этот «поезд в огне» должен, кроме всего прочего, еще и рухнуть с раздолбанного моста. Но не успел он вновь озаботиться спасением особей женского пола, пускай на сей раз и в шерсти, как понял, что причина тряски кроется в другом. Оказалось, что это его будят, и на сей раз куда более бесцеремонно.
Открыв глаза, он, к своему удивлению, не увидел обожаемой Бяксы. Зато узрел ТАКОЕ!!! Свет ему застили две фантастически-роскошные груди, колыхавшиеся чуть ли не перед самым его носом. В прошлый раз при пробуждении его лишили чего-то подобного во сне, теперь же, наоборот, преподнесли наяву, как говорится, в натуре. Он как завороженный уставился в чьи-то налитые перси, не обращая внимания на окружившую его плотную толпу полуголых граждан.
– Я говорю вам – это он, тот самый! Он был с ней! – сказали умопомрачительные буфера, вернее, конечно, сказала где-то над ними их счастливая обладательница, всего-навсего склонившаяся в таком замечательном для Степана ракурсе, чтобы его опознать. Не будучи полностью уверенным, что проснулся, он протянул руку и поймал в нее это трепещущее чудо. Дама задохнулась и смолкла, глядя в немом изумлении на свою плененную персь, тем временем он, все еще сомневаясь, решительно взялся и за другую, произнеся с хрипловатым восторгом:
– Вот это да!
– Хам! – как-то неуверенно сказала она, почему-то однако не препятствуя жадному овладению хамом своими сокровищами. Степан с удовольствием бы продолжил это увлекательное занятие, а там, глядишь бы, и развил, но тут его грубо поставили на ноги, оторвав от таких упоительных и уже вроде бы оприходованных им молочных желез. Их хозяйка отступила, бормоча с растерянным видом:
– Однако это странно… Что с моей защитой?..
Дернувшись было, как намагниченный, за нею, Степан только теперь обратил внимание, что препятствуют ему в этом деле два раскормленных атлета, крепко ухвативших его за плечи. Еще он понял, что запах гари ему не приснился, действительно, пахло близким пожаром, мало того – сверху падали серым снегопадом редкие хлопья пепла. А вожделенные прелести окончательно скрылись из поля его зрения, загороженные неэстетичными мужскими жирами: вперед выступил лысый муж средних лет в перекинутой через плечо алой простыне, делающей его похожим на патриция.
– За прикосновение к благородной даме ты понесешь наказание, грязный смерд! – напыщенно произнес лысый. Отсутствие у Степана трасверсора, видимо, давало им право считать его одним из местных обреченных, к тому же его одежда действительно не отличалась чистотой после ползания по коммуникациям на станции псифов. – Но сначала ты нам скажешь, – продолжал величественно «патриций», – где могла спрятаться эта преступная стерва, твоя подружка!
Ситуация прояснялась: пока он спал, Бякса что-то тут натворила, возможно даже, что ей удалось отсюда смыться, завладев чужим трансверсором и оставив напарника расхлебывать заваренную кашу. «Что ж, будем расхлебывать. Выбора-то нет».
– Сейчас я вам покажу, – ответил он лысому и попросил его: – Посторонитесь-ка, дорогой товарищ! – Пузо удивленно откачнулось в сторону, вновь явив глазам Степана уплывшие из его рук роскошные перси. – Вот! – сказал он, очень довольный открывшимся видом. – Прежняя девушка меня покинула, но эта нравится мне гораздо больше, так что можете считать ее моей и, если хотите, преступницей и стервой.
– Ты презренный гравк, забывший свое место! – загремел «патриций», побагровев от злости и обильно потея.
– Прошу прощения, я не презренный, я бешеный, – поправил Степан, в доказательство слегка ощерясь. – И советую всем вам, пока целы, немедленно удалиться от этого – МОЕГО – места на сто шагов. А благородной даме, – сказал он мягче, – я рекомендую остаться и подойти поближе.
Гудевшие вокруг наслажденцы смолкли, потрясенные такой неслыханной наглостью; на некоторое время воцарилась тишина, которой Степан воспользовался, чтобы обратиться к другой приглянувшейся ему в толпе благородной даме – белокожей и пластично-узкой, призывно глядевшей на него парой круглых высоких грудок, так и просящихся в ладонь, и, кроме того, конечно, широко открытыми бархатными глазами:
– И ты, да, ты, с родинкой повыше киски, – тут его голос перешел в ласковую хрипотцу: – Ты тоже подойди сюда.
Он не играл на публику, исподволь толкая противника к решительным действиям. Ему действительно чертовски, до челюстного хруста хотелось – эту и ту. Эту, нещупаную, даже больше, она была в его вкусе, он глядел на нее и видел как наяву эти розовые соски в плену своих пальцев – мнущих, ласкающих, мучающих медовую плоть, скользящих затем ниже, по шелку живота, через бугорок родинки к стройным, разведенным в мучительном желании ногам, видел, как она замирает, не дыша, наконец ощутив его, и как счастливо выгибается навстречу первому медленному толчку. Видел ее вскинутый подбородок, припухшие от страсти губы и расширяющиеся навстречу ему зрачки.
Он готов был взять ее здесь и сейчас – если бы еще «зверь» очистил близлежащую территорию от зевак, самому-то их точно не разогнать. Растравили они его до крайности своею обнаженкой! Его бывшая невеста сразу, безошибочно улавливала этот тусклый блеск в его глазах, называя это состояние спермотоксикозом, только почему-то теряла от этого голову.
Вот и «узкую», похоже, зацепило: во взгляде – протест, а в теле незримая миру революция под лозунгом: «Долой гнет верхов, вся власть низам!» Знаем мы такое «смятение у трона». Наши победят.
И ведь шагнула! Ступила вперед, забыв об окружающих, словно по шатким мосткам над пропастью.
Протянуть ей руку со своей стороны…
– Взять его! – задыхаясь, хрипло рявкнул «патриций».
И тут их словно прорвало – на Степана бросилась со всех сторон разъяренная орава полуголых мужчин: рыхлые и тощие, высокие, приземистые, лысеющие и поросшие волосами устремились к нему, и во всех глазах жгучая, обнаженная ненависть. Одержимые, нелюди.
– В жертву его! Проглоту в пасть! Смерть негодяю! – неслось пронзительно со всех сторон.
Его схватило множество рук; он уж подумал, не разорвать ли они его собираются тут же, на месте, – вот это было бы кстати! Но они только подняли его и понесли вниз, где сбились в тревоге девушки, прервавшие танец. За их спинами лежал асфальтовой гладью серый океан – зыбкая ловушка проглота, страшная в своей недвижимости, и слепые небеса осыпались на их юные головы медленным пеплом скорби по ним, еще живым, но уже мертвым.
