Вот чувство, которое я испытываю в первый миг своей новой жизни, — злорадство. Можно сказать, мстительная радость. Можно сказать, злобное пьянящее торжество. Посмотрим, как ты выкрутишься, мой дорогой псих.
— Юри-тян, что ты наделала? — говорит он.
Я хочу крикнуть ей, чтобы она не слушала его, чтобы просто выстрелила ему в башку… И черт с ними, с ответами на мои вопросы. Пусть я умру, так ничего и не поняв, но умру не в этой убогой комнатушке от руки какого-то свихнувшегося придурка.
Я хочу крикнуть, чтобы она стреляла немедленно, иначе он прикончит и ее тоже. И плевать на то, что у этой истории получится такой скомканный конец… Я хочу крикнуть, но не могу даже вздохнуть.
Просто сижу с открытым ртом и таращу глаза на пистолет в руке Юрико, который почему-то не стреляет.
— Зачем? Юрико, ответь мне, зачем?
Пока Такэо не двигается с места. Но я уже вижу, что он приходит в себя. Еще минута — и он начнет действовать. И тогда у нас не будет никаких шансов.
«Смит и Вессон», из которого меня должна была убить Муцуми, по-прежнему зажат в ее руке. В бледной, ставшей вдруг полупрозрачной руке, будто вылепленной из воска. И даже тщательно сделанный маникюр уже не в состоянии сделать руку более привлекательной. Наоборот, создается впечатление, что какой-то шутник прилепил на кукольные пальцы непомерно большие и яркие кусочки пластмассы, пытаясь придать им большее сходство с человеческими, но добился противоположного эффекта. Именно из-за этих ногтей рука кажется еще более неестественной. Она не похожа даже на руку трупа.
Эй, говорю я себе, очнись! При чем здесь ногти Муцуми? Тебе нужен ее пистолет. Просто нагнись и вытащи его из этих жутких пальцев. И тогда, возможно, ваши шансы с Такэо уравняются.
Дельный совет. Но как и любой другой совет, он хорош для того, кто его дал. То есть для крошечной части моего сознания, которая может только отстраненно наблюдать за ситуацией и истерично вопить. Часть мозга, способная отдать команду телу, все еще в отключке.
— Юри-тян, успокойся и отдай мне пистолет, — говорит Такэо.
Так в фильмах полицейские разговаривают с неуравновешенными подростками или женщинами, находящимися в шоке, когда у них в руках оружие, готовое выстрелить. Таким же тоном говорят со стоящими на краю крыши отчаявшимися девчонками, типа: «Постой, тебе есть для чего жить».
— Юрико, все будет хорошо, только опусти пистолет, — повторяет Такэо.
«Да сделай же ты что-нибудь!» — вопит кусочек моего сознания. Такэо делает небольшой шажок к Юрико.
— Вспомни все, о чем мы говорили, Юри-тян, — бубнит он, — просто вспомни. Я не сержусь на тебя из-за Муцуми, честное слово. Просто отдай мне пистолет, и мы уедем отсюда… Вместе. Ты и я. Мы скоро станем богатыми и сможем продолжить наше дело…
Еще полшага. Между ними остается не больше двух метров. Вот-вот он бросится вперед, и все будет кончено. Я подаюсь вперед, я открываю рот, я заставляю разжаться пальцы, вцепившиеся мертвой хваткой в стул… Но все это происходит настолько медленно, что Такэо успевает сократить расстояние еще на двадцать сантиметров.
Вот сейчас…
— Такэо, — вдруг говорит Юрико с совершенно неуместной иронией. — Такэо, почему ты думаешь, что с тобой будет все, как в кино?
И ее голос, напоминающий позвякивание льдинок в бокале, наполненном очень дорогим виски, окончательно приводит меня в кондицию. Я вырываю пистолет из скрюченных пальцев мертвой женщины по имени Судзуки Муцуми и встаю, держа его так, чтобы ствол смотрел прямо в затылок Такэо.
— Эй, — сиплю я. — Обернись, Такэо. Как ты там говорил? Хеппи-энда не будет? Ты был абсолютно прав…
Первый выстрел отбрасывает Такэо обратно к стене. Второй — заставляет подпрыгнуть и судорожно взмахнуть руками. Третий — прижать руки к животу и сползти по стене на пол, оставляя за собой на обоях широкую красную полосу.
Из-за стола, разделяющего нас, я вижу только его ноги, обутые в черные с синими полосками кроссовки Nike. Ноги совершают замысловатые движения, будто Такэо лежа танцует джигу. Танец продолжается недолго — минуту или чуть больше. Мы с Юрико не отрываем глаз от этих ног. Одна из них задевает стоящий рядом стул и тот с грохотом опрокидывается.
Губы Юрико мелко подрагивают, будто она собирается расплакаться. А я стою, сжимая рифленую рукоять пистолета и чувствую, что сейчас самое время сказать ей что-нибудь ободряющее. Только вот что? Что я могу сказать сейчас, стоя в комнате, пропахшей пороховыми газами, кроличьей шерстью, свежей кровью, мозгами и, кажется, дерьмом? Что я могу сказать девушке с пистолетом в руке, девушке с испачканным чужой кровью лицом, девушке, равнодушно следящей за агонией человека, которого она называла учителем и которого я только что убил…
Но я все-таки нахожу слова. Стараясь говорить твердо, я задаю вопрос, который принято задавать в американских фильмах. Я спрашиваю:
— Ты в порядке?
Она молча достает свободной рукой сигарету из кармана куртки и закуривает.
— Я-то в порядке, — говорит она, выдыхая дым. — А ты как?
— На тебе кровь…
Она проводит по лицу тыльной стороной кисти, в которой зажат Glock.
— Это не моя.
Я смотрю на Муцуми, лежащую у моих ног. Под тем, что раньше было ее головой, — лужа темно-красной крови с серыми, влажно поблескивающими в свете электрической лампочки, сгустками. Машинально я отодвигаюсь от этой лужи. Вот так должен был выглядеть я. По задумке этих психов.
— Вот сволочь, — говорит Юрико, глядя на замершего Такэо. — Скотина.
Я не нахожу ничего лучше, чем спросить:
— Почему?
— Когда ты понял, что он киллер?
— Минут двадцать назад.
— Тогда все понятно… Мне казалось, что ты догадался, еще когда мы были у Рэя.
— Да как-то не до того было…
— Ладно. Я сама тоже не сразу поняла. Думала, все, что он говорит, — всерьез. Мне нравились его идеи… Было в них что-то подлинное. Настоящее, а не та чушь, которую слышишь отовсюду — любите друг друга, уважайте друг друга… Может быть, идеи Такэо и были тем мутировавшим вирусом, который, в конце концов, уничтожил бы человечество? Не о том ли мы с тобой мечтали? Если бы все пошло так и дальше, настал бы момент, когда последний из людей пустил бы себе пулю в лоб… И тогда мы смогли бы посмотреть на мертвые города… А потом, когда нам надоело бы слушать завывание ветра в выбитых стеклах домов, мы начали бы все сначала. Исправили все ошибки…
Я пытаюсь убедить себя, что глаза Юрико блестят не из-за слез.
— Но все кончилось…
Мне хочется заткнуть уши, чтобы не слышать боль и тоску в ее голосе.
— Он предал собственную идею. Наверное, всегда и был предателем, просто я не замечала. Не хотела замечать. За то время, что я его знала, он выполнил шесть контрактов.
