Грохот подошв по ступенькам все же позволял слышать, как заверещали в покинутом зале твари. Надо перезарядиться. Сколько их еще там? Пять? Шесть? Все ерунда. Главное, чтобы напарник был в порядке. А остальное — мелочи.
Выломав инерцией своего движения остатки двери и упав в сугроб, Рипазха выругался и, быстро поднявшись, бросился туда, где должен был упасть его товарищ. Хлопки пистолетных выстрелов подсказали, что он бежит в правильном направлении.
Падать было высоко, но могли спасти многолетние сугробы.
Однако Мелиш лежал на снегу, из которого торчали обломки железобетонной конструкции. Рядом — две мертвые твари. Одна — видимо, та, с которой рейдер выпал из окна. Вторую он застрелил только что из пистолета. Чуть в стороне третья, лежит, скрипит и дергает конечностями. И похоже, патроны в пистолете Мелиша кончились. Рипазха добил раненую тварь короткой очередью и кинулся к товарищу.
— Миша! Ты цел?! — перекричал он лютующий ветер.
— Как же спина болит, Рип! Как же больно! Я ног не чую! — кривясь, отвечал рейдер. — У меня позвоночник перебит!
— Нет! Ерунда, ушибся просто, — быстро проговорил Рипазха и, аккуратно подхватив товарища, поволок ко входу в здание, чтобы положить там у костра. — Сейчас в тепле быстро в себя придешь. А я пока остальных перебью. Потом сядем на снегоход и поедем обратно в лагерь. Там Дьякон тебе шила нальет, вмажешь и будешь как новенький.
— Рип… Брат… Тебе в одиночку не выкатить оттуда снегоход. А я помочь не могу… Позвоночник перебит… Что же мне, всю жизнь теперь под себя ходить?..
— Перестань. Ты просто ударился сильно, говорю я тебе. Потерпи чуток. Все нормально будет. До свадьбы заживет.
— До свадьбы, — простонал Мелиш — Как же так… Чего нас в Анапу не отправили, а, Рип? Неужто там некого искать для нашего научного отдела? Анапу ведь не бомбили? Зачем бомбить Анапу?
— Мы потом и в Анапу поедем, Миша. Ты, главное, потерпи, — бормотал Рипазха, волоча покалеченного друга.
— Ведь не бомбили, а?
— Ну конечно не бомбили. Зачем ее бомбить?
— И Анжела живая там… Это ее фотографии были, Рип. Она мне свои фото прислала…
— Конечно ее, Миша. Я просто так, глупость сказал. Она это была. Точно она. И она живая в Анапе. И помнит про тебя. Ведь их никто не бомбил. Это тут…
Сверху спрыгнула довольно крупная особь. Прямо перед ними. Рипазха отпустил товарища и сдернул с плеча автомат. Тварь растопырила обе пары верхних конечностей и зашипела, вытянув вперед шею и раскрыв отвратительную пасть. Луч подствольного фонаря прочертил линию и высветил жуткую морду существа. Еще миг, и Рипазха убьет его.
Тварь взмахнула длинным хвостом, и его окончание, подобное острию большой пики, вдруг вонзилось Мелишу прямо в лицо. Раненый рейдер только вскинул руки и замер, тут же безвольно уронив их на снег.
— Су-у-ука!!! — закричал потерявший друга Рипазха, разряжая рожок автомата и не думая больше о расходе патронов.
17
ЗА РУБЕЖОМ НЕОБРАТИМОСТИ
Сабрина так и не смогла уснуть. Она все это время следила за костром, который развела довольно легко, как и учил отец. Собрала горючий материал, правильно выбрала направление сквозняка в подвале, чтобы дым не докучал ни ей, ни Марине, а в качестве печи приспособила стальное автомобильное колесо, естественно, без резины.
Насколько могла судить охотница, руины здания, приютившего их на эту ночь, находились неподалеку от набережной и от того монумента старому мосту, у которого вчера разделилась группа.
Марина уснула быстро, свернувшись калачиком и положив голову на колени Сабрине. Охотницу это растрогало. Она чувствовала ком в горле и готова была снова пустить слезу, поглаживая плечо своей вчерашней добычи и боясь неосторожным движением потревожить ее сон. Марина часто вздрагивала; несколько раз, совсем тихо, почти не размыкая губ, она позвала какого-то Костю.
Но всю ночь Сабрина так просидеть не могла. Ноги совсем онемели, а огонь угасал, тепло уже почти не чувствовалось. Охотница осторожно приподняла голову Марины, подложив под нее свой рюкзак, встала и подошла к вороху собранных для очага щепок и веток. Бывшая пленница не проснулась. Только слегка поежилась, что-то бормоча слабым голоском.
Костер разгорелся с новой силой. Думать о том, что в дровах могут быть радионуклиды, совсем не хотелось. Впрочем, по словам отца, после термоядерных взрывов остается не так много радиации, как, скажем, после аварии на атомной станции. Только он всегда намекал дочери, что это тайна и в нее нельзя посвящать других. Если все оставшиеся в живых и укрывшиеся в метро люди узнают, что дрова снаружи большей частью пригодны, то, во-первых, ценность этих дров при товарообмене между общинами резко упадет, а во-вторых, люди начнут бездумно, небережливо расходовать топливо. Они ведь когда-то жгли не зная меры и лишь наращивая потребление нефти. А потом, наверное, опомнились, когда стало ясно, что она кончается. Быть может, оттого и стали воевать, что каждый хотел обладать остатками углеводородов. Так и с дровами будет. Сожгут все, а потом из-за последней охапки перегрызутся.
Она с тоской смотрела на огонь, с тревогой думая о сумрачном будущем. Огонь пожирает дрова, но зима все не проходит. И деревья больше не растут. Что дальше? Хотя зачем так широко глядеть? Что будет с ней? Она предала свою общину. Убила двух заслуженных охотников и уважаемого в Архионе Кожевникова. Жалеет ли она об этом? Возможно, только о расправе над дядей Витей. А вот те двое… Нет. Смерть двух насильников нельзя оплакивать, и нельзя считать это ошибкой. Они получили по заслугам. Но это создало проблему. Как теперь сложится судьба Сабрины? Ведь даже авторитет отца в общине не спасет ее от кары за содеянное. И никакие доводы не повлияют на приговор. Да и что отец с его авторитетом? Разве не ближе, не роднее для него на всем этом сером свете его ремесло и охотничье братство? Он ведь даже из родной дочери сделал сурового и безжалостного охотника. Иначе, наверное, и не общался бы с ней просто как с дочерью.
Девушка устало посмотрела на Марину. Отсветы пламени хлестали ее по лицу. Вдруг защемило сердце. Сабрина внезапно поняла, что самое главное в ее жизни теперь — эта вот спящая красавица, что лежит, свернувшись калачиком. И охотнице ни к чему думать о своей участи. Ведь пока они вместе, в жизни есть смысл. А все остальное — где-то там… В непроглядной мгле и неистовой вьюге. Далеко. А они здесь, в тепле, уюте… Ведь сейчас в этом мире уютно везде, где идут от стреляющего искрами огня ласковое тепло и добрый свет… Охотница осторожно подошла к Марине, легла рядом, повторив ее позу, и стала смотреть на лицо вчерашней пленницы. И впервые за долгие годы ей захотелось искренне, тепло и по-доброму улыбнуться. И, осторожно поцеловав холодную ладонь Марины, охотница улыбнулась. Именно так, как хотелось. Но спящая девушка снова тихо произнесла имя Кости. И снова стало тоскливо, холодно и одиноко…
Жрец проснулся совершенно замерзший. Оказывается, костер уже потух. На него сектант потратил две шашки со своего пояса, раскрошив бризантную взрывчатку, а сверху уложив паркет, найденный в руинах над облюбованным подвалом. Помимо холода мучил и голод. Ел Жрец в последний раз еще до того, как с подельниками выбрался в город, преследуя группу из Перекрестка Миров. Чем эта прогулка обернулась для его соплеменников, он уже и не вспоминал; все мысли сейчас о тепле и еде. Сильно дрожа, он накрошил еще тола в очаг, раздул огонь и подкинул оставшихся щепок. В подвале ожило пламя, растворило мрак. Сектант осмотрелся в надежде увидеть наглую крысу, пришедшую, чтобы отгрызть у спящего человека палец или нос. Но крысы не любили городские развалины, где давно исчезло съестное. Серые зверьки жили там же, где и люди. И хотя им постоянно угрожала опасность от этих самых людей, добыть пропитание в человеческом мирке было гораздо проще. Поэтому грызуны не променяли бы соседство со своими извечными врагами ни на что другое.
